Истинным канцелярским почерком государственный преступник Словцов дописал то, что надо было дописать в подорожной бумаге тайной экспедиции, и поручик Егоров вкатил из зимней Ладоги в весну в Перми, а начало лета застал в городе Ирбите. Там как раз расшивалась каждогодная ярмарка, известная на всю Сибирь огромными денежными оборотами и купеческими натуральными скандалами. До Ирбита ехал поручик в государевой форме, чин по чину, с саблей на ремне, да в шинели с эполетами. А в Ирбите всё это исчезло, но появилась у поручика борода... Айк бороде появился азям сибирского кроя да фуражка купцовской формы — будто круглое лукошко — ягоды собирать. Но с вороным лаковым козырьком была та фуражка. Купцова честь!
* * *
Егоров двинулся в ту сторону города, где начиналась ирбитская ярмарка, и скоро вышел на главную торговую улицу. По правую руку от него, через дом, да через два стояли трактиры, или, что точнее, жилые дома, строенные под трактиры. Один ярмарочный месяц давал денег на целый год жизни держателям таких трактиров.
Егоров прошёл уже два таких домашних трактира, вышел на главную площадь города, где стоял натуральный, государством огербованный трактир, как дорогу ему нахально перегородили три пьяных мужика.
— Обождь, поддёвка! — рыкнул ему здоровенный мужик со всклоченной бородой и завитыми в лохмы волосами. — Наша артель гуляет!
Баба сзади шепнула:
— Смотри, купец, с ними не вяжись! Бугровщики золото пропивают!
Из дверей трактира выкатился малой с разбитым в кровь ртом. Он на карачках перескакал улицу и скрылся в лавке с вывеской: «Материи и ткани. Берлин — Париж». Выбежал назад уже со штукой красного бархата в руках и тут же начал разворачивать в дорожную пыль дорогущий бархат. Развернул материю так, чтобы она легла повдоль дороги, а конец бы её повернулся и улёгся как раз на крыльцо трактира.
Грянули два барабана и труба.
В этот момент у трактира враздрай брякнули поддужные бубенцы, и здоровущий кучер осадил у начала бархатной кумачовой дороги богатую коляску, запряжённую тройкой белых коней.
В толпе пронеслось умилительное шептание:
— Сам... Илья Никифорыч... Провоторов! Сам... Сам...
Махонький, не старый ещё, жилистый купец Провоторов, напяливший на себя чёрный фрак, а под него лиловый жилет, да сиреневый французский цилиндр на голову, поднялся в коляске, оглядел толпу и упёрся сонным взглядом в дверь кабака.