Мужчина, который щурился на Гришу при тусклом свете грязного фонаря, вызывал какие угодно чувства, кроме доверия. Человек бывалый сказал бы, что незнакомцу лет пятьдесят-шестьдесят. Но Гриша был очень молод и совсем неопытен, если не считать того опыта, какой он приобрел недавно, скитаясь с Митей Сибиряком: опыта травимого зверя, которому лишь ненадолго выпала возможность активно защищаться. Поэтому пока Гриша понял лишь одно: перед ним очень старый человек.
Гриша сознавал: в его положении необходимо как можно быстрее разгадать, что это за человек. От этого зависело ближайшее Гришино будущее. Несмотря на свою молодость и неискушенность, это свое будущее он оценивал весьма скептически. А так как времени на изучение чужого лица не было, Гриша постарался компенсировать это пристальностью взгляда.
Этот взгляд и тяжелый пистолет в его руке заставили старика в страхе отпрянуть. Гриша отметил про себя его опущенные, когда-то могучие плечи под накинутым поношенным пальто… Широкие заплатанные брюки. Лицо. С какими-то стершимися чертами. Мутные, слезящиеся глаза, выпученные то ли от испуга, то ли уж такие от природы. К массивному черепу липли прядки волос.
Внезапный испуг — вот все, что можно было прочесть на лице старика, злого умысла оно не выражало.
В подобном положении Гришка очутился впервые — один, без Мити Сибиряка, чье присутствие всегда ободряло его. У спокойного, деловитого Сибиряка Гриша научился не терять присутствия духа даже при худших обстоятельствах. Присутствия духа и надежды, равной уверенности, что Митя Сибиряк обязательно найдет выход. Эта надежда Гришу и теперь поддерживала, хотя Мити Сибиряка уже не было в живых. За время дружбы с Сибиряком Гришка перенял от него многое и накрепко запомнил твердое — хотя и не высказанное — правило: без надежды ты мертв, даже если пыхтишь, как транссибирский экспресс.