Сунув пистолет в карман куртки, Гриша сделал успокаивающий жест и пробормотал:
— Ничего…
В горле у старика захрипело. Грише показалось, он хочет что-то сказать — и не может. Гриша напряг слух, стараясь не упустить чего-либо, что позволило бы понять намерения этого человека, но не услышал ничего, кроме хрипа, прерываемого сиплым дыханием.
— Ни-че-во, — выдавил наконец из себя старик.
Гриша облегченно вздохнул. Не очень-то пространная речь, однако враждебности в тоне не ощущалось. Более того, слово-то было русское. Это успокоило Гришу настолько, что он даже не схватился за пистолет, когда старик приблизился и протянул к нему руку.
Гриша снова насторожился — в руке что-то было.
Появление старика на время заставило забыть страшный голод. У Гриши ничего не было во рту с тех пор, как они с Митей Сибиряком доели последний кусок козлятины. Сколько времени прошло? Вечность? Гриша не знал, потому что, зарывшись в гнилую солому, то и дело проваливался в обморочный сон. Просыпался от лихорадки — такой сильной, что зуб на зуб не попадал.
Холод и голод. Все прочие ощущения притупились. Пока он был еще способен на юмор висельника, вспоминал, как когда-то, в доисторические времена, в консерватории шутил Василий Петрович, преподаватель композиции. Намекая на слабые успехи студентов, предпочитавших бегать за девушками, он говаривал: «Старайтесь обуздать инстинкт размножения во имя инстинкта самосохранения».
Эх, Василий Петрович, первый-то инстинкт я уже, кажется, начисто утратил, невесело улыбнулся Гриша, лежа на гнилой соломе. Потом холод и голод вообще отняли у него способность мыслить.
Он был голоден и совсем окоченел. Ни рваная рана на ладони, ни острая боль в груди не доставляли ему таких страданий, как пронизывающий до костей холод и голод, который как кислота разъедал его внутренности. В лихорадке Гриша сдирал кору с ветхих, источенных древоточцем стен сарая и ел ее. Давясь, глотал древесную труху, от которой начиналась резь в желудке. И снова в изнеможении погружался в сон.
А старик принес еду. Гриша безошибочно узнал запах еды. Тот, кто плохо помнит, когда ел в последний раз, не может ошибиться.
Хотя старик и не внушал доверия, но выбора у Гриши не было. И он решил на ближайшее будущее поверить ему.
А ближайшее будущее оказалось сверх ожидания неплохим. Две ржаные лепешки, чуть подгоревшие, испеченные прямо на плите, еще теплые, и бидончик молока. Лепешки были завернуты в обрывок старой газеты, а бидончик висел у старика на мизинце, точно на сучке.
Старик подал еду Грише просто, как дает бедняк бедняку. Как дает человек, который знает, что такое голод.