У меня было чувство, будто я беспокою кого-то странно неживого.
Я, попятившись, оставил горницу и закрыл за собой двери.
И те двери захлопнулись для меня навсегда.
В лавке пана Шайера можно было купить почти все. От конфет из патоки до конских хомутов. В пыльной лавке нестерпимо воняло мышами; когда кто-то входил, над дверью звякал колокольчик.
Пан Шайер большую часть дня простаивал перед своей лавкой, заложив руки под фартук. Если мимо проходил мужик или баба, он низко кланялся и здоровался непривычно, совсем не по-деревенски: «Моепочтение, слугапокорный, извольтепосетить моезаведение!» Мужики и бабы, оробев, отводили глаза и отвечали гулко: «Пошлигосподи» и «Дайгосподиздоровья». Подобная вежливость их смущала, и, если действительно нужно было что-то купить, они предпочитали послать в лавку своих отпрысков. Или являлись, когда пан Шайер уезжал по торговым делам в город, а в лавке хозяйничала пани Шайерова. Эта не кланялась никому. Швырнув на прилавок купленное, она сгребала деньги и исчезала за сатиновой занавеской.
Пани Шайерова была немка, по-чешски говорила плохо и неохотно.
Пан Шайер велел переделать обычное окно в своей лавке на витрину. Такие я видывал в городе. Он регулярно и тщательно раскладывал и менял товар в витрине, обученный этому у своего бывшего хозяина, оставляя лишь гипсовый, выкрашенный коричневой краской для полов каравай хлеба, который весело блестел на солнце. Каравай находился в витрине постоянно. Рядом с выставленным товаром пан Шайер клал картонки с собственноручно написанным текстом, восхваляя предлагаемое. В иных случаях имен прилагательных было несколько. Так, рядом с цикорием стояло, например: «Цикорий Каро — вкусный, полезный». Кнутовище сопровождала надпись: «Упругое, гибкое кнутовище», рядом с гипсовым караваем лежала картонка: «Хлеб наш насущный — самый лучший».
Кроме магазина Шайера, в деревне была еще до Освобождения кооперативная лавка, заведовал ею пан Фалтын. Пан Фалтын был коммунистом, дьяволом в человеческом образе, как называл его мой отчим. В кооперацию я ходить не смел, чтобы отчим не лишился места церковного служки. Но при каждой встрече я старательно разглядывал пана Фалтына: может, и правда на ногах у него копыта. Но на обеих ногах у него были лишь стоптанные башмаки. И если он действительно носил на себе какое-нибудь дьявольское знамение, то прятал его очень ловко.
Пан Фалтын был также членом сельского схода. Соседи уважали его за рассудительность и за то, что он много читал. У Фалтынов росли три парня и несколько девчонок. Со средним, Миреком, мы вместе ходили в школу. Я относился к Миреку Фалтыну, можно сказать, необычно. Еще мальчишкой он рассуждал совсем как взрослый человек. Как и каждый пацан в моем возрасте, я нуждался в примере. Мирек в значительной степени сыграл в моей жизни роль, которая в нормальных семьях отводится отцу. Я испытывал потребность в общении с ним и обращался к нему слишком часто. Время бежало, мы подрастали, мое восхищение и запоздалая наивность частенько вызывали у Мирека нескрываемое раздражение.