Наша изба стояла в добром получасе ходьбы от дороги, отделенная от деревни лесистым холмом, и Валишки были нашими ближайшими соседями. Красноармейцев я еще никогда не видел.
Я бросил мотыгу в ботву.
— Не ходи, никто там тебя не ждет, — загудел отчим. Он злился потому, что мама и брат Богоушек не работали в поле, они боялись немцев и не выходили из дома. Но давно прошли те времена, когда я безропотно слушался отчима.
Мы с Валишкой затрусили к нашему дому. Я хотел переодеться, чтобы как подобает встретить освободителей. На работу я надевал страшенные шаровары, наследство отчима, из которых быстро вырос. Мамины заплаты покрывали их сверху донизу, и определить их первоначальный вид было трудно.
Возле хаты к нам пристал мой пес Тарзан, это было страшилище, потомок овчарки учителя Гепалы и легавой суки лесника. Я спас щенка, когда лесник тащил его и двух других новорожденных щенят топить.
Я стал швырять в Тарзана камни, чтобы отогнать, но он был чрезвычайно тупым созданием и продолжал красться следом за мной на почтительном расстоянии, шевеля своими длинными ушами, унаследованными от легавой мамаши. На Валишке похрустывала сбруя.
Проселок соединялся с шоссе посреди деревни. На некоторых домишках, на школе и на ратуше весело трепетали трехцветные флаги. Я остановился и стал смотреть. Давно я не видел чехословацкого флага!
Навстречу нам двигалась толпа мужиков. Ее вел старый Валишка, по прозвищу Ворон, мужики были одеты наподобие молодого Валишки, но смешными вовсе не выглядели. Они выглядели зловеще.
— Вон отец, — сказал подонок Валишка с гордостью. — Пошли с ними, — добавил он.
Толпа остановилась перед лавкой Шайера, не доходя до нижнего конца деревни. «Gemischtwarenhandlung» замазано дегтем, растекающимся от жары. Лавка и витрина были заколочены досками. Ворон пнул ногой железную калитку и повел свою орду по кирпичной дорожке в дом. Не раздумывая, он сбил замок с дверей. Шайеровы скрылись в лавке, приперев двери большой бочкой из-под керосина.
Несколько мужиков поднажали на двери. Зазвенели стекла, двери распахнулись, бочка сдвинулась, и мужики ввалились в лавку.
Шайеровы скорчились в уголке за прилавком. Толстая пани Шайерова тряслась всем телом.
Когда фюрер «пал», вытащила его бюст из витрины и поставила у себя в доме в передней комнате. Вместо горшков с цветами здесь уже были свечи, и она молилась перед этим устрашающим алтарем за фюрерову душу, в блаженном предположении, что она у него была.
А сейчас толстуха пряталась и дрожала, как овца.
Валишка-старший направил автомат на пана Шайера и коротко приказал: