В отличие от работы в «Конго» оплата здесь была почасовая, вполне приличная, по восьмому разряду. Вкалывали по воскресеньям и по праздникам. За смену я выколачивал двести крон.
Кто заработал в шахте за восемь часов такие деньги, понимают, с чем это едят.
Еще одну возможность приработка мне давала подмена других штейгеров, заболевших или ушедших в отпуск. Я работал за двоих. Иногда мне удавалось оттрубить в шахте по сорок смен за месяц и перекрыть установленный лимит заработка на тысячу крон.
Мы с Королевой Элишкой больше не шлепали босыми ногами по новому ковру. Он стал обыденкой. И друг для друга мы тоже стали обыденкой.
Начали срывать раздражение один на другом. Элишка уже не дожидалась меня после дневной смены. У нее хватало своих забот, и она перестала вести со мной длинные задушевные разговоры.
Во дворе Болденки меня как-то остановил председатель завкома:
— Ты когда объявишься на собрании? — поинтересовался он.
Действительно, я уже несколько месяцев не заходил в заводской комитет.
— Все времени нет, — выкрутился я поспешно.
Длилось это полгода. Нельзя сказать, что оба мы не понимали, к чему такое может привести. Но говорить не хотелось. Каждый замкнулся в себе. Нас давило отчуждение, словно каменная плита или сплошная стена падающей с большой высоты ледяной воды. Но наша мечта о блестящем Молохе не отступала. Деньги! На сберкнижке уже лежало девятнадцать тысяч, сто двадцать две кроны. Сто двадцать две кроны остались от моих холостяцких накоплений. Мы строго, более того, с упорством, достойным лучшего применения, придерживались выработанного нами графика.
Как-то к нам зашел отец, понянчиться с внучкой. Думаю, то, что происходило между нами, он заметил давно, но молчал, не желая вмешиваться. У молодых свои завихрения.
В тот вечер нервы у нас были напряжены до предела. Малышка Элишка при всей своей живости и сообразительности никак не желала проситься на горшочек. Раздраженная мать, которая металась от работы к стирке, от стирки за покупками, от покупок на кухню, наверное, в первый и уже наверняка в последний раз шлепнула девочку по мокренькому задику. Малышка заревела и с жалобными слезами кинулась к деду.
Отца словно плетью хлестнули.
— Ты почему ее бьешь? — злобно накинулся он на Элишку, Королеву Элишку, которую с первой встречи просто боготворил. Элишка молчала. Даже наши дела не смогли ее настолько озлобить, чтобы она позволила себе огрызнуться на моего отца. Она знала, как я его люблю. И сама относилась к нему с нескрываемой симпатией.
С минуту стояла мучительная тишина. Отец прислушивался к чему-то в себе. И вдруг заметил мои руки.