Я приглашен в гости в дом среднего достатка. Хозяева немного удивлены, когда выясняется, что я проявляю интерес к местной кухне: они охотнее попотчевали бы меня ужином, скажем, французским. Вокруг — целая армия прислуги. Индия полна прислугой. В одряхлевшей Англии популярна была фраза: здесь стоит пожить хотя бы потому, что индийцы — лучшие слуги. Слуги есть у поэтов и у профессоров. Человеческая рабочая сила настолько дешева, что любой может нанять себе помощника по домашнему хозяйству. Средний класс одинаков везде. Если у тебя достаточно денег, ты можешь купить себе точно такие же услуги, как в любом другом месте нашего мира. Семья, куда я приглашен на ужин, выглядит точно так же, как какая-нибудь будапештская семья со Швабской горы: то же умиротворяющее чувство благополучия и уверенности в завтрашнем дне. Это милые, порядочные люди, но такие же, каких я знаю множество по всему миру. Самое интересное — всюду бедняки, которые вынуждены жить в соответствии с местными данностями. Состоятельность же делает людей стандартными. Скроенными по одному лекалу. Они — иные лишь относительно бедняков, а в масштабе мира они одинаковы. В то же время есть все-таки некоторое отличие: люди здесь, хоть и богатые, но открытые и прямые. Индийской культуре не свойственна рефлективность, как нашей. Юмор, остроумие налицо, но ирония, цинизм этому обществу чужды. Названия вещей действительно обозначают эти самые вещи. В общении господствует прямое, непосредственное восприятие мира. На лицемерие, на околичности нет времени. Радость — это радость, боль — это боль, десять рупий — это десять рупий. Жизнь познается в своем прямом выражении. Проклятие европейской культуры в том, что она сделала невозможным непосредственное переживание жизни. Мы оторвались от исконной стороны бытия, у нас любой предмет — абстракция. Мы не знаем, откуда он произошел и как. Ради собственного удобства мы отказались от изначальной ступени понимания мира. А ведь основа, на которой стоит мир, это нечто простое, как рычаг. Некая прозрачная система причин и следствий — неважно, идет речь о физике или о биологии. В Индии ты помрешь с голоду, если не постиг простую структуру повседневной жизни. Помрешь — и будешь покойником, покойник же в нерефлектирующей культуре — не более чем безжизненный труп, который уже ни на что не пригоден.
Я еду в Бенарес (Варанаси), один из главных центров индуизма. В купе вместе со мной — бельгийский француз, религиовед, и две девушки-американки. Религиовед рассказывает, что исследует феномен реинкарнации Шивы. Здесь он находится в годичной научной командировке, хочет что-то выяснить, что именно, я так и не понял; он говорит про старинные индуистские книги, где идет речь об этом необычном боге, которого почитают лишь в некоторых провинциях, например, в Бенаресе. Девушкам-американкам весело, они заказывают себе чай, заказывают ужин, они несказанно счастливы, потому что, по их деньгам, жизнь здесь невероятно дешева; как здорово, что они решились на это далекое путешествие. Иногда, правда, индийцы распускают руки, трогают, например, их волосы — обе они блондинки, — иногда тянутся к интимным местам, но дальше не идут, так что изнасилования можно не опасаться, да в Индии сексуальная революция еще впереди. Девушки отхлебывают чай, местный, индийский, заваренный на буйволовом молоке с добавлением сахара и пряностей; и после стольких лет британского господства, чай здесь все же называют не «ти», а «чай». Девушки прикидывают, не съездить ли им еще и в Непал, там жизнь еще дешевле, а люди до того бедно живут, что они даже порядочнее, чем индийцы. Интересно, через сто лет кто будет на месте этих веселых девушек, и кто — на месте религиоведа-бельгийца, и из кого будет состоять счастливая половина человечества? Путешествия за экзотикой будут предприниматься с Запада на Восток или с Востока на Запад? Никто не знает, как будет выглядеть тогда карта мира с обозначенными на ней бедными и господствующими странами.