Под утро тень от леса подошла вплотную к телам басмачей, и вот тогда Ксюша толкнула меня, и, хотя у меня совершенно закрывались глаза, я ясно увидел, что от груды тел отделилось небольшое темное пятно и чуть заметно движется к лесу.
Все остальное произошло быстро, я резко сказал:
- Назад!
Пятно остановилось. Я второй раз крикнул громко:
- Тебе что сказали? Назад! Ну!
Оно по-прежнему было неподвижно.
Тогда я двинулся на него, и, когда был уже совсем рядом, басмач вскочил, кинулся на меня, и я, не успев даже поднять к плечу винтовку, выстрелил в упор, он упал.
Ночь уже кончалась, и, когда на выстрел ко мне подбежал командир, я увидел, что небо посветлело на востоке. Стали видны стволы деревьев, камни, темная масса лежащих людей. На далеких снеговых вершинах появились отблески, сперва оранжевые, потом розовые, наступил день.
Пришел день, и я нечаянно, хотя и не хотел этого делать, посмотрел на него, на того, кого убил. Он лежал навзничь, раскинув руки. Недалеко в траве валялся нож, лезвие его покрылось росой. Я взглянул на бледное мертвое лицо с русой небольшой бородой, в нем было что-то знакомое, и я невольно приблизился к трупу, наклонился и под бородой ясно увидел шрам, он пересекал горло и выходил около уха на щеку.
Передо мной лежал тот самый человек, которого мы встретили в горах, передо мной лежал хозяин дивного донца в белых чулках, кованного на подковы с шипами.
Я видел, как смотрели в его сторону басмачи, я видел, как подходили комотрядовцы и внимательно глядели на него, и после того, как слово «Меченый» было уже произнесено, я неожиданно услышал громкий крик Ксюши:
- А-а-а-а-а!
Обернувшись к ней, я увидел ее искаженное лицо.
- Что? Что ты! - схватил я ее за руку.
- Он!
- Кто он?
- Тот, который купил меня!
- Этот? Не может быть!
- Он! Он! Конечно, он! Ведь это я его бритвой полоснула. Ведь я думала, что убила его.
- Так, значит, это ты его? - сказал командир.- Однако ты молодец! А посмотрите, как они все на него смотрят.
И тут я увидел, что все басмачи приподнялись и внимательно смотрят в нашу сторону. В этих взглядах было и горе, и откровенное злорадство, и удивление, и простое любопытство.
Потом подошел Димка. Лицо его в неверном утреннем освещении выглядело каким-то серым и измученным.
- Устал, Димка? - спросил я.
- Да нет, то есть… конечно, устал, но знаете, шеф, я готов еще сутки, еще двое не спать - и ничего, потому что я как-то успокоился. Ведь, по правде сказать, эти субъекты,- он кивнул головой на басмачей,- всем страшно мешали. Правда? Работать мешали, да и жить мешали, мы хоть и хорохорились друг перед другом, а ведь боялись! Они всем мешали, вот этому землеробу,- он кивнул головой на начальника комотряда,- мешали землю пахать, бате мешали сесть спокойно и подумать, а подумавши, остричь свои патлы, снять свою юбку и заняться делом. Да и сами себе они мешали, ведь большинство из них совершенно никакого настроения не имели магазины жечь и людей резать. А ведь жгли и стреляли в кого попало. Нет, правда, начальник, разве я не верно говорю? - сказал Дима командиру отряда.- Я устал, но на душе как-то ужасно легко. Правда? А? Вот разве тебе, начальник, не надоел этот длинный ножик, которым рубят людей? Или твоей бабе не надоел этот чертов пулемет? Ну, скажи?