Звоню. Открывает многодетная мать с мокрыми руками и кислой физиономией, смотрит на меня и на цветы, как будто я — червяк, упавший с неба, откуда положено падать совсем другим вещам; не успеваю я поблагодарить, как она поворачивается ко мне спиной и скрывается за одной из дверей. На верхнем этаже мне открывает хозяйка. Увидев меня таким франтом, она таращит глаза — они у нее синие и блестят, точно эмалированные, — и начинает вдруг обращаться ко мне во множественном числе:
— Пешо! А я вас не узнала… Входите, входите… Зорка здесь, только что проснулась.
Вот что значит одежда! Плюс букет гвоздик… Похоже, что у хозяйки не только глаза эмалированные: пеньюар у нее тоже синий и блестящий, и лицо, и волосы блестят, она их чем-то мазала. Волосы у нее цвета воронова крыла — крашеные, конечно, — а лицо невероятно, даже неприятно гладкое; я заметил, что она никогда не улыбается и не морщится, и когда говорит, шевелит одними губами. Она — вдова майора-летчика, погибшего во время войны тридцать лет назад; второй ее муж тоже умер, и для соседей и квартирантов она так и осталась «майоршей»… Я выжидаю в коридоре, пока Зорка оденется. Расспрашиваю майоршу о здоровье, она отвечает с подробностями — грех жаловаться, очень помогает утренняя гимнастика, пьет отвар из медвежьего ушка для очистки почек, только вот печень немного беспокоит. Так проходят две-три минуты. Моя тактика имеет успех: ей так и не удается спросить по какому случаю у меня такой торжественный вид.
Зорка приоткрывает дверь своей кладовки и высовывает голову:
— Ты чего тут стоишь, не входишь?
Вхожу. Она тоже готова проглотить язык. В зеленых глазах, еще сонных — глуповатое выражение.
— Господи, какой ты нарядный! И цветы… Ты случайно не на свадьбу собрался?
В комнатушке беспорядок. Платяной шкаф открыт, все жакеты висят на одной вешалке, на двери. Сама Зорка в мятой старенькой пижаме, босиком и порядком смущается.
— Одевайся, пойдем в гости.
— Ну да! А к кому?
— К одной моей знакомой.
Зорка смотрит на меня и проводит пальцами по рыжим волосам. Волосы слегка потрескивают. В ее улыбке — разочарование:
— А я думала, что букет для меня…
— Для хозяйки дома, — говорю я сконфуженно, потому что никогда не покупал цветов Зорке. — Тебе в следующий раз, но красивее.
— Да ну, больно надо… Топай один к своей знакомой.
Такого оборота я не ожидал, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы ее уговорить: я уже обещал, нас, мол, пригласили обоих, то есть меня пригласили с девушкой (хотя на этот раз Таня ни о каких девушках не упоминала), и в конце концов, ей ничего не стоит оказать мне эту услугу, потому мне одному идти неохота… Но Зорка смотрит в потолок и не говорит ни слова. Когда она обижена или упрямится, ей хоть кол на голове теши, — ничего от нее не добьешься.