— Ты не возьмешь чего-нибудь покрепче? — спрашивает меня Кирилл, делая заказ. — На кока-коле будешь сидеть?
Я говорю, что на кока-коле. Невяна насмешливо смотрит на меня и заказывает коньяк «Плиска». Кирилл — тоже. Здравков делает знак, что ничего не хочет. Он вытаскивает из кармана литературную газету и небрежно пробегает глазами по строчкам.
Кирилл подносит спичку к сигарете Невяны и обращается ко мне:
— Ну, рассказывай. Как прошла служба?
— Нормально.
Что ему рассказывать? Кто был в армии, знает; кто не был, никогда не поймет. Кирилл затягивается сигаретой и выпускает дым себе под нос. Он возмужал. В плечах не особенно широк, но чувствуется, что мускулистый, а белое лицо округлилось и стало самоуверенным. В школе мы с ним дружили, нас не делило ни соперничество, ни девчонки. Но вернувшись из казармы, я к нему не зашел. Может быть, потому, что он знает всю мою одиссею с Таней. И все-таки я ему обрадовался, когда встретил его позавчера на улице.
— А у меня казарма еще впереди, — говорит Кирилл и глотает коньяк, как касторку. — Правда, только в лагеря поедем, но как подумаю…
— Смотря как воспринимать, — говорю я. — Не так уж страшно. Даже полезно.
— Полезно? А, да, для отечества.
— Выдержке научишься, — ухмыляюсь я. — Наш ротный старшина говорил, что кто не был в солдатах, тот только наполовину человек.
— Похоже, что так, — смеется Невяна. — Кики — подтверждение этой истины.
Кирилл тоже смеется, и смех у него глубокий, как звук саксофона. Здравков поглядывает из-за газеты все так же бесстрастно и со скукой. Не могу себе представить, что этот человек был в армии.
— Сейчас на что ориентируешься? — спрашивает Кирилл.
Я отвечаю, что ни на что, и это — чистая правда. Некоторые ориентируются еще в детстве, другие — в школе, а я и до сих пор не знаю, что буду делать дальше. Нет у меня никаких амбиций.
— Ты же здорово рисовал, даже в выставке участвовал… Почему не попробуешь поступить в Художественную?
— Ну да! — говорю я. — Там только меня и ждут.
— Значит, партизан, кормишься за счет предков-укрывателей? — смеется Кирилл.
Я смотрю на него слегка неприязненно. Страшно не люблю, когда меня расспрашивают. И жаргона этого не выношу. Даже в школе не мог к нему привыкнуть, к тому же был у нас старый учитель по литературе, который любил повторять, что жаргон — язык нищих духом; как услышит, что кто-нибудь говорит такие словечки, обязательно заставит переписать Житие Софрония Врачанского или выучить наизусть рассказ Елина Пелина… Но я отвечаю в тон Кириллу:
— С партизанским житьем кончено. Вкалываю.