— Мариночка! Ну, какой же хлам! — слова прервались грохотом, звоном и Мишаниным оханьем, — да посмотри, какой дивный осколок снаряда!
— Снаряда?
— Все-все, выкидываю! Из темноты явилась взъерошенная фигура, прижимая к животу кучу темных обломков. Сверкнули толстые очки, перекошенные на одну щеку.
Переступая и поднимая ногу, чтоб коленкой удержать сокровища, Мишаня хрипло зашептал:
— Феденька, ну пусть полежит, а? В уголку. Я прикрою тряпочкой. А потом заберу. Почищу. Это же… Сейчас! — завопил он, бочком обходя сумерничающих и бережно сваливая хлам к стене, — сейчас, Мариночка, уже лечу! И исчез, шлепая по дорожке. Хлопнула дверь в номере, теперь уже номере новобрачных. Отсмеявшись, Ника притихла. Пашка вышел из маленького дома, приглаживая рукой расчесанные светлые лохмы, и застегивая пуговицы цветной гавайки. Сказал независимо, в ответ на вопросительный взгляд отца:
— В поселок прогуляюсь. Танцы-шманцы. А то ведь скоро уеду, надо кое с кем попрощаться. И насвистывая, скрылся в темноте. Ника подъехала на тонконогом стуле поближе к Фотию, просунула руку под его локоть и прижалась щекой к плечу.
— Ты не волнуйся. За него. Хотя, что я. Сама волнуюсь. Фотий встал, поднимая и ее тоже.
— Пойдем, Ника-Вероника. Устала? Пойдем спать.
Но не спали они еще долго. Фотий, нависая и вглядываясь в белеющее лицо, думал о том, что вот, в его доме теперь есть еще один дом, и этот дом — она. И то, что пришло на место жаркой влюбленности, которая была как хмель, кружила голову, оно еще лучше, и никогда раньше не испытывал он такого покоя, такого отдохновения, когда днем может случаться все, что угодно, и он все вытянет, зная, что после придет ночь и они будут друг у друга. По-честному, без теней и секретов, одним целым. Тысячи слов были написаны об этом, хотя о горячей поре влюбленности написаны, наверное, миллионы. Но никакие новые первые ощущения не сравнимы с тем продолжением, развертыванием, — общей дорогой. И эти тысячи слов ничего не значили, пока сам не почувствовал. На себе. Себя в ней. Вокруг нее.
Вместе. Двое — одно.
— Ты мой дом, — сказала она шепотом, медленно отлепляясь и укладываясь навзничь, но не отнимая руки от его бока, — дом. Чего ты смеешься?
— Я думал об этом. Сейчас.
— Нет, — сонно поправила она, — это мы думали. Вместе.