— Зубы во сне потерять — к потере или к смерти. А волосы отрезать — друг уйдет. Волосы не страшно, подумала Ласочка, плеская в лицо тепловатой воды из-под крана. Вырастут. А вот к стоматологу идти не с чем.
Денег нет. Вытерев лицо, медленно пошла в кухню. Маленькая кухня была самой обычной. Была бы своя, тут тоже висели бы зеркала. И в ванной поклеила бы зеркальный кафель. Ласочка села за квадратный столик, прилипая голой задницей к теплой табуретке.
Разворошила пальцем цветную бумажку, сломленную над подтаявшей плиткой шоколада. Хотелось есть. И пить. Холодного бы чего, ледяного. Но холодильник не работал. Она поднесла к носу тарелку с нарезанной рыбой, скривившись, повернулась, выкинула в мусорное ведро. Вместе с тарелкой. Открыла пузатую бутылку импортного сока и гулко выхлебала теплые остатки.
Еще была бутылка из-под коньяка, дешевого. На донышке светила прозрачная янтарная лужица. Ласочка покачала бутылку, раздумывая.
Если выцедить в стакан, грамм тридцать тут будет, то непременно захочется еще. А денег в обрез. Можно, конечно, пойти в кабак, снять кого, хотя бы хорошо пожрать. Но в кабаках нынче лютуют профессионалки, у девок быстрые кулаки и крепкие парни их крышуют.
— Вот это ты влипла, — сказала сама себе. Но спасение зубов нужно было обмыть. Ласочка подвинула маленькую рюмку, вылила в нее коньяк. В маленькой посуде его казалось побольше.
— Чин-чин, — и стала тянуть медленно, прокатывая по языку крошечные глоточки. На шоколад смотрела с ненавистью. Это Марик принес. Они его с Кристиной дразнили когда-то — Марик-кошмарик. Издевались, как могли. А он только сопел, гулко, как бегемот, смеялся китайскими глазками. От него все время воняло потом, а на щеках кудрявились несколько черных волосков. Интересно, он помнит? Был влюблен, ходил следом, терпел насмешки. Им было по четырнадцать, да. Тринадцать лет прошло.
— Двадцать семь, — хриплый шепот проплыл по кухне, такой же пыльный, как пузырьки с древними специями на захватанной полочке. И Ласочка поняла — немедленно нужно выпить. Нельзя помнить это число, оно не нужное. Двадцать семь это почти тридцать. А вот двадцать пять — это всего лишь двадцать. Где двадцать, там и семнадцать. Худенькая школьница с наивными глазами. Порочная, все умеющая школьница. А главное, получающая от этого кайф. Прекрасное сочетание. А кому нужна тетка в тридцать, которая тащится от секса? Даже если на вид ей двадцать пять. Но это не те двадцать пять, которые все принимают за семнадцать! Коньяк кончился. Ласочка, усмехаясь, опрокинула рюмку и подержала над раскрытым ртом. Тут нет зеркал, даже она себя не видит. Но она знает, что делает. Только не знает, что делать дальше. Потому что дальше — двадцать восемь. Двадцать девять… Поставила рюмку и снова пошла в ванну, с тоской карауля — захмелеет ли хоть чуть-чуть. Марик засранец… Когда узнал, что вернулась в квартирку, которую снимала у него уже два года, явился за деньгами. Так же сопел, и так же щурил китайские глазки, только улыбочка стала другой, когда попросила подождать, немного, пару месяцев. Небось, два года тому, когда окликнул на улице, и Ласочка нехотя кивнула, выставляя ножку из шикарного авто, так не смотрел. Смотрел с восторгом, кивал, суетился, показывая свой гадюшник. А вчера приперся с продуктами, накрыл стол, коньяку приволок, шоколаду и консервов. Все, чем в магазине они торгуют. А цветов не принес. Потому что за цветами надо идти к бабкам на рынок, и платить бабки. Бабкам бабки. Цветы у хозяина в магазине не потянешь. Она дала ему прямо в кухне, облокотившись на квадратный стол.