— Ты где был? — вполголоса спросила Ника, глядя в потолок.
— Ворота проверил. Спи.
— Тебя долго не было. Очень. Затаив дыхание ждала ответа. И после паузы он сказал:
— Да я два раза выходил. Ночью в туалет. Ты спала.
— Мне показалось, да? Он провел рукой по ее голому бедру. Рука была горячая и сухая.
Убрал, вздохнул, устраиваясь удобнее.
— Спи, моя Ника. Утро скоро. Спи. Но сон к ней не вернулся. Шея ныла, и немного болела спина, как всегда бывает, когда надо лежать тихо, а сна нет. Куда он уходил? И когда ее перестанут мучить дурацкие подозрения? Он ее любит. Ну да, а его копия сын Пашка любит Марьяну. И это не мешает ему ночами скакать в окна к отдыхающим дамочкам. Такой летний бонус — им ничего не надо кроме секса, они не станут бегать с просьбами взять их замуж. Они уже замужем. Потому быстрое ночное приключение — так приятно. И так секретно. Фу, сказала мысленно, совсем расстроившись, фу, дурацкие какие ночные мысли. Ведь сама будет смеяться завтра, когда увидит, как он смотрит. Хотя в последние пару недель не так уж и смотрит. Ника сердито сдвинула брови и стала перебирать отдыхающих дам, примеряя их на роль ночных охотниц. Нельзя сказать, что в Ястребинке было много кандидаток нынче. Но что стоит Фотию пробежаться по прибою до поселка — двадцать минут быстрого хода. Тем более, что самые кандидатки, они как раз себя не светят. Ужасно хотелось мужа растолкать и учинить допрос. Или хотя бы пусть поцелует… Но он спал и, совсем расстроившись, Ника заснула тоже.
Жары хватало на высушенную до соломы степь, на море — совершенно неподвижное и почти горячее. И город лежал под застывшим зноем — как под высоким стеклянным колпаком, откуда выкачали весь воздух. Редкие ночные фонари поджаривали черные улицы, лился желтый кипяток на неподвижные листья. Иногда несколько листьев, умирая, срывались с дерева, падали с еле слышным жестяным звуком. Проезжала машина, и они, порываясь за ней, отставали, мотор стихал вдали, а листья еще крутились, чуть слышно гремя. Разморенно лаяла далекая собака, вяло орали коты на детской площадке. Ласочке приснилось, что у нее выпали передние зубы. В ужасе она щупала рукой челюсть и та под пальцами подавалась мягко, как тряпочная, а кожу ладони покалывали чужие и страшные камушки, что еще недавно блестели ровным рядком за перламутрово-розовыми губами.
Обливаясь липким потом, открыла глаза и села, шаря руками по горячей подушке. Боялась поднести руку к лицу, боялась потрогать. Но язык скользнул по зубам, и она со стоном облегчения повалилась на подушку. Приснилось! Ерзнула голой спиной по влажной простыне, что-то твердое впилось в лопатку. Ласочка повернулась и, поднимаясь на руках, уставилась на маленький поблескивающий комочек. Тронула пальцем, дернувшись от страха и омерзения. Зуб! Закричав, откачнулась в ужасе. И — проснулась. Сидя, привалившись спиной к стене, отмахивалась рукой от остатков кошмара, тяжело и хрипло дыша. Двигая глазами так, что им стало больно в глазницах, осматривала согнутые колени, дрожащие растопыренные пальцы. За окном тускло светил фонарь, бросая в открытое окно черные тени веток. Ласочка протянула руку к стене. Тихо щелкнул выключатель настенного бра. И комната сразу заиграла, как внутренность шкатулки — по всем углам, стенам, дверям и дверцам запрыгал свет, отразившись в десятке разнокалиберных зеркал. Узких, круглых, квадратных, отделанных рамами из маленьких зеркалец. Равнодушно оглядывая зеркальные грани, Ласочка встала и, отразившись десятки раз, пошла в ванну. Там наклонилась к захватанному зеркалу над раковиной, внимательно осмотрела губы и все еще боясь, раскрыла рот. Голос матери в голове сказал с назидательным испугом: