Улыбка кривилась, превращаясь в брезгливую гримасу. Дома жена, ага.
Поехали, девушка Олеся на троллейбусе, будешь русалкой скакать по дикому пляжу. Все они сволочи, все одинаковые. И поспешила прогнать насмешливое трезвое воспоминание о том, как вез ее Фотий, хмуря светлые брови, поворачивал машину, а все ее улыбки и щебетание разбивались об его неподдельное вежливое равнодушие. И как сын его, долговязый тощий пацан отбрил, валяясь с ней в койке, — а у некоторых вместо мозгов в голове черви…
— Простите, дядя Коля? Я знакомая Романа, вот он записочку вам передал. Да, можно? Ой, спасибо вам, вот выручили. Да, да! За этой машиной, синей.
В железном киоске Роман, сел снова, досадливо морщась, обозвал себя придурковатым ловеласом. Со стыдом вспоминал, какая же она потерянная, светлая, в этом своем почти детском платьице, такая совсем девочка, хотя видно — взрослая молодая женщина. А он со своими приставаниями. Совсем стал козлом на этой работе. Обидел, а она сдержалась, не показала. Везет же крутому подлецу, такая женщина любит. А идиот — не ценит.
Зной остановил время и высушил пространство. С утра падал на травы и воду стеклянный белый свет, и казалось, все вокруг сделано из этого раскаленного стекла, тронуть нельзя, чтоб не обжечься внезапными осколками. Каждый шаг был подвигом, каждый жест и каждое слово Ника обреченно проигрывала внутри, ужасаясь тому, что вот, сейчас нужно — сделать, шагнуть, сказать или повернуться. Но жизнь шла и, нахлобучивая утром потертую пашкину бейсболку, Ника проходила раскаленным двором в кухню, где героически громыхала кастрюлями Алена, помогала той готовить, сервировала столы, убирала опустевшие номера и встречала новых гостей. Новые гости радостно выскакивали из автомобилей, щурясь на неумолимо-приветливое солнышко, быстренько обосновавшись, спускались на песок. И сверху, бродя по хозяйственным делам, Ника, улыбаясь, смотрела, как они все медленнее курсируют с ковриков и шезлонгов в теплую воду, а после третьего купания уже и не выходят, торча шляпами и кепками из сверкания воды, как небольшое стадо африканских бегемотов. Впрочем, даже сидение в воде не спасало. Нике казалось, сама она — тоже почти бегемот, с тяжелыми руками и ногами, с увесистой головой и неповоротливыми плечами. И когда приехала Тина, на пару дней, чмокнула и, оглядывая подругу, сказала одобрительно «совсем стала звонкая, как сушеная рыбешка», то сильно удивилась. На вяленых рыб, казалось ей, похожи отец и сын — длинные, выжаренные до тугих жил, светловолосые и светлобровые, с глазами тоже светлыми, на черных от загара лицах.