— Ва-грамчик? Ваграшка? Да ты…
— Ага-а! — грянул сверху грозный Пашкин голос. Стремительная тень пала на соперников, ястребом накрыла солнце, отпихивая Нику и заламывая ревущему мальчику тощую руку, выпростанную из рукава старого рыбацкого плаща.
— Ах ты, армянская рожа! Щас ты у меня! Ника, сидя на песке, затрясла головой, цепляясь за подол Пашкиной майки, скользнула пальцами по напряженной голени:
— Да не лягайся! Оставь. Смотри, ревет. Вскочив, оттащила Пашку, и оба встали, тяжело дыша и разглядывая скорченную фигурку.
— Нэ-эт, — басом провыл Ваграмчик, потягивая коленки к животу.
Плащ раскинулся по песку, будто рваные крылья летучей мыши.
— Не реву я! — но голос утонул в дрожащих захлебах.
— Ты чего это творил? — приходя в себя, удивился Пашка, — ты чего ваще? Я не понял? Это ты тут лазил, значит? Ника обошла собеседников и, нырнув в густую тень, наклонилась, встала на колени, протягивая дрожащие руки к маленькому плачущему комку. Пашка, танцуя от ярости, пинал лежащего мальчика в выпяченную задницу:
— Ну? Чего воешь? Попался, давай говори!
— Еврей! — вдруг, прервав рыдания, заявил поверженный Кипишон, и закрылся руками, выставляя голый острый локоть и локоть в черном блестящем рукаве.
— Чего? — от удивления Пашка прекратил пляску и уставился на Ваграмчика, — ты мне, что ли?
— Чего орешь, морда-морда, армянская морда, — тонко закричал враг, съеживаясь все сильнее, — а сам вот, еврей ты!
— Я помор! Пякка помор! А ты, мелочь пузатая…
— Паша! — Ника выступила из тени, прижимая к груди теплый комок.
Брови ее были нахмурены, уголок рта дергался, — заткнись, дай я. Ваграм опасливо вывернул голову, посматривая на грозную фигуру Ники над собой.
— Ваграм… Это кто? Ты зачем его сюда принес? Ты что хотел сделать, с ним? Пашка вытянул шею, обходя Нику, чтоб рассмотреть. Цокнул языком в удивлении. И так же грозно уставившись на Ваграма, подтвердил:
— Да! Ну-ка? Увесистый черный щенок с пестрым пятном на морде, удобно устроившись на руках Ники, уже не плакал. Смотрел вокруг бессмысленными глазами, шевеля толстыми лапами. Ваграм, перебирая руками по песку, сел, крутя шеей, потянул воротник плаща.
— Совсем задушила, — пожаловался с упреком, — а что, ну, мой собака, вам чего?
— Ты, мелкий садист, — Ника тяжело задышала, прижимая щенка, — ты что, ты хотел его давить, да, как ягнят?
— Чего? — Ваграм благоразумно сидел, не пытаясь подняться, и переводил влажные оленьи глаза, полные слез, с Ники на Пашку, — какой ягнят? Куда давить? Это тебе собака, от меня. Хороший собака.
Вырастет большой, сторож. Всегда спасет. И увидев, что ему не верят, выкрикнул, а в ломком голосе снова зазвенели слезы: