— Блин! Вы вместе. Ага. А Марьяшка? Нашли ее?
— С ней все в порядке. Закрыл? Что тут было?
— Сволочи, дебилы. Пьянь болотная, — Пашка заикнулся и сплюнул, топнул, дергая воротник.
— Ника, проверь засов. И в дом, там всё. Давай-давай, — Фотий обнял сына за плечи. Тот пошел рядом, слегка приваливаясь к отцовскому плечу. Ника, обходя машину, заторопилась следом, сердясь на то, что снова вот слезы, мешают.
— Одна тачка. Выскочили, я сперва думал, может ты, но слышу, мотор другой. Орут. Че надо, говорю. В маленькой прихожей голос звучал глухо, утопая в куртках и ватниках, навешанных вдоль стены. Топоча, прошли в комнату, расстегиваясь. Фотий на ходу вытащил у Пашки из руки пистолет, тот глянул, разжимая пальцы и не переставая говорить.
— Стали орать, порежут нас. Спалят. Ну, я сразу, я же взял сразу, бахнул над воротами, а ты говорю, попробуй, давай. Они снова орать, потом замолчали. Я тихо вышел и полез, наверх. Чтоб хоть видеть, че там как. Да ладно, чего ты смотришь. Я спрятался, не дурак же. А что с лицом? Вот гады.
— Нормально все.
— Ну да. В общем, тачка одна, я сказал, да? Забегали, стали поджигать лавки. Пашка сел на диван и со свистом втянул воздух. Сглотнул, с растерянным бешенством глядя на отца. Тот сидел на табурете, держа на скатерти руки с пистолетом.
— А потом, когда загорелось уже. Бутылки покидали. На крышу, наверное, бензин. Хорошо, там цинк. Ну, мачта вот. Бля. А они ржут и уехали. Пап…
— Ну, хорошо ты не стал палить сверху, по ним.
— Палить? — Пашка горько рассмеялся, ероша короткие волосы, — а я думаешь, взял патроны? Полез, как кролик какой, чуть не в зубах тащил эту… а там уже вспомнил, дурак, не взял же. Пустая она.
— Не убивайся. Нормально все.
— Нормально? — Пашка наклонился вперед, упирая руки в колени, выкрикнул со злым звоном в голосе, — нормально? Что всякие сволочи могут, так? А мы что, терпеть должны?
— Мишане давно звонил?
— Мишаня в Жданове! Сутки лесом. И что он? Рэмбо он, что ли? Ника села у двери, складывая на коленках руки. Ее потряхивало и в груди нехорошо ныло. Пашка прав, во всем прав, какое свинство, жить и бояться, что всякое дерьмо явится и начнет крушить. И про Мишаню прав.
— Давно? — напомнил о вопросе Фотий. Пашка оторвал от него горящие яростью глаза, посмотрел на часы, соображая.
— В час, наверное. Примерно. Когда Ника, — он замялся, и она кивнула в ответ, — когда Ника приехала, вот перед этим. Фотий тоже повернулся к настенным часам, кладя пистолет на стол.
Встал, так же, как сын, ероша волосы.
— Хорошо. Значит, успеют. Никуся, ты не согреешь чаю? Спать нам сегодня вряд ли придется, а чай, после всего, это хорошо. Ника встала. Стесненно подумала, вот сейчас она уйдет, Фотий станет говорить о Марьяне, и ей после придется Пашке врать, не зная, что именно рассказал. Но Фотий поднялся тоже.