— О-о, какая ты красивая! Ты прямо, как в кино. Ой, Лен. Ты такая счастливая!
— Да? — удивилась Ленка, сворачивая свитерок, — почему?
— Так красивая же, — удивилась в ответ маленькая толстощекая Валя, и вздохнула, — вот я была бы такая… И все бы в меня влюблялись. Такое счастье, Лен.
— Да уж, — Ленка вспомнила Митаса и усмехнулась, — пойдем уже, дискотеччица.
В спортзале было привычно, казалось, никуда и не уезжали они. Так же сверкали над временной эстрадой в углу несколько цветных лампочек, так же горой в другом углу валялись сложенные маты, а вдоль стены тянулись низкие лавочки, на которых сейчас сидели, задрав коленки, пацаны и барышни, толкаясь локтями и переговариваясь.
Так же рядом с облезлыми барабанами парень, сильно похожий на Ганю, держа за гриф гитару, препирался с мужчиной, видимо физиком или трудовиком, а тот, кашляя, тыкал пальцем в какой-то список, произнося по складам коверканные названия разрешенных и запрещенных песенок.
Только взгляды девочек были немного другими, подумала Ленка, идя следом за верной Валей к «забитому» для них месту на лавочке. Ее осматривали, фыркая и наклоняясь друг к другу. Усмехались, показывая на аккуратно подкатанные над сапожками джинсовые штанины. Это Рыбка придумала, чтоб не мешали, ну и красиво. И на керченской дискотеке все барышни давно уже так заворачивают штаны. Почти все, кроме Викочки Семки, которая мрачно заявила, что нигде не видела, а значит — нельзя.
— Вырядилась…
Чей-то громкий шепот прервало музыкальное вступление, парни на дощатом возвышении откинулись, выставляя вперед ноги и картинно ударяя по струнам. Физик-трудовик, отойдя к черному окну, застыл в напряженной позе.
— Ты помнишь, как все начиналось, — рассказал парень, который, сейчас Ленка видела, совсем на Ганю не похож, просто гитару держал так же. И голос высокий такой, немного скачущий.
— Все было впервые и вновь.
И строились лодки, и лодки звались
Вера, Надежда, Любовь…
Все продолжали сидеть, слушая и переговариваясь. Ну, правильно, сидела дальше и Ленка, потому что под эту песню всегда непонятно, как танцевать, пусть уже мальчики разыграются, как следует.
— Я пью до дна, — закричал гитарист, и музыка вдруг взвыла, с треском и грохотом.
— Чего, Иван Михалыч? — тем же высоким голосом, уже не пропущенным через колонки, прокричал солист, поворачиваясь к учителю, держащему в руке выдернутый шнур.
— Я тебе покажу до дна! — заорал в ответ строгий цензор.
Парень спрыгнул, встал вплотную, горячо споря. И, резко поворачиваясь, вернулся обратно, сжимая губы под темным пушком усов. Пошептался с музыкантами.