— Перекись водорода, — просветила его Ленка, выходя, — у вас тут полный стол. Я взяла немножко.
В гулком туалете, облицованном знакомой плиткой, медленно подошла к зеркалу и испуганно уставилась на свое отражение. Сказала так же, как Гена:
— Вот черт.
Как-то это было слишком. Оказалось, что привычная Ленкина копна ниже лопаток — это вовсе не стрижка каре Оли Рыбки до плеч. И теперь из зеркала на нее смотрела совершенно незнакомая, а главное, цветная, как… (тут Ленка затруднилась, как же себя и назвать), в общем, целое облако светло-золотых волос и яркие карие глаза, слегка испуганные. А губы? Они-то почему стали в два раза надутее, и розовые, будто в помаде?
Умываясь, Ленка отводила глаза, чтоб снова не испугаться. И никак не могла понять, это хорошо или это совершенно ужасно. То, что увидела в зеркале. Но обратно время не отмотаешь, вздохнула, и пристально, наконец, посмотрев, покусала губы, пошла обратно, встряхивая головой.
Когда уже вышли (она хотела спросить про Анжелочку, но не стала) Гена отошел на пару шагов, осмотрел и сказал успокоенно:
— А хорошо. Прям даже отлично. Только приставать к тебе будут не через раз, а по два раза вместо раза.
И тут же снова разозлился, широко шагая и таща Ленкин баул:
— Свалилась на мою голову! А если бы там не перекись была? А если б там цикута рядом стояла? Или ну, или нашатырь какой? Тоже лила бы на дурную свою башку?
— Там подписано было, — возразила Ленка, — и запечатано. По вашему я совсем дура, да?
— Да, — немедленно согласился Гена, — конечно, совершенная, изумительная дура. Теперь еще и роскошная блондинка. Ты хоть понимаешь, что это не просто цвет волос? Сегодня ночью ты себе выбирала судьбу.
— Ну уж. У меня Рыбка тоже выбелила волосы. И что? То есть вы хотите сказать, это как в анекдотах, да? Что мы с ней станем дурами? Ну, для всех.
— Вряд ли ты станешь большей дурой, чем сейчас, — задушевно сказал Гена, обходя выбоины на тротуаре и поддерживая Ленку под локоток, — а вот из угла ты выскочила и теперь у всех на виду.
— На юру.
— Хм. Да. На юру. Ну что, к пончикам?
У него изменился голос, подумала Ленка, перепрыгивая ямы на тротуаре. И смотрит совершенно по-другому. Потому отвечать стала тоже, будто она — другая.
— Почему нет? Пусть пончики…Гена.
В знакомой полутемной столовой, где так же скрежетали подносы, двигаясь к кассе, они поели и выпили отвратного, но очень горячего серого кофе. И, откидываясь на спинку тощего стула, Гена сказал слегка язвительно:
— Теперь твой драгоценный братишка никуда не денется. Хвостом за тобой ходить станет. И не только ходить, Елена-краса.