— Будем на море кататься, — мечтательно посулил Пашка, — ты не думай, я ж не просто так, в углу зажать-потискать, будем встречаться, как полагается. Ты моя девушка. Я твой — Пашка Санич. Ты чего смеешься?
— Ох. Потому что смешно. Да не сердись, просто смешно сказал.
Они уже подошли и Ленка влезала на высокую ступенечку, отмахиваясь от Пашкиных рук, подпихивающих ее сзади.
Он сел тоже, завел машину и улыбнулся ей.
— Да. Я такой вот. В-общем, решай, соседка.
И, обняв ее за плечи, все-таки поцеловал, лицом отпихивая пушистые Ленкины волосы со скулы. Выпрямился, подмигнул, машина заревела, дергаясь.
— Вперед! — заорал Пашка, — вперед, за лиловыми кроликами!
Мимо проносились окраинные домишки, вытягивая змеиные шеи, убежали с дороги белые гуси, посигналил едущий навстречу мотоциклист в шлеме яйцом. А потом начался уже городской район, и проплыло сбоку желтое здание клуба, в котором — дискотека. И с другой стороны — низкие серые коробки — корпуса техникума, а между ними высокие кованые ворота с полуоткрытой калиткой.
— Стой! Паш. Остановись.
Машина притормозила, уже проехав техникум, рядом с парковыми лавочками.
— Паша, мне нужно выйти. Ну. Поговорить нужно тут. С одним человеком.
Она поколебалась, просить ли, чтоб ждал. Но Пашка посмотрел на часы:
— Слушай, мне ее в гараж уже пора, а то сторож там, Михалыч, просил, чтоб не до вечера. Сама вернешься?
— Да… да. Вернусь.
Ленка выбралась из машины и хлопнула дверцей. Помахала внутрь, где маячила темная пашкина голова и повернулась уйти.
— Подожди!
Пашка выпрыгнул и, оббежав грузовичок, обнял Ленку, прижимая к свитеру, поцеловал в макушку и, поднимая ее серьезное лицо, чмокнул в губы.
— Теперь иди, соседка.
Машина за спиной зарычала и зачихала, рявкнула, трясясь и лязгнув. Ленка быстро пошла к калитке, прибавляя шаги, чтобы не передумать. И рукой вытирала губы, не замечая этого.
Двор снова был пуст, как и ранней осенью. На знакомой клумбе никли растрепанные розы, уже прихваченные ночными холодами, отчего лепестки были полупрозрачными, и их становилось жалко. Но Ленке некогда было думать о бедных предзимних розах, она почти бежала, сведя брови и шепча про себя слова, которые скажет. Боялась одного, что передумает, когда начнет разговор, потому решила — сперва нужно сказать главное, а там уже и здороваться и так далее.
Деревянная крашеная дверь тоже была приоткрыта, и Ленка с облегчением и одновременно с обреченным испугом, рванула ее на себя, влетела в узкую комнату, захламленную бумагами, плакатами и стеллажами.
— Петя? Ты тут?
Двое, что сидели к ней спинами, повернулись. И она замерла посреди комнаты, ногой упираясь в старый фотоувеличитель, торчащий из горы бумажного хлама.