В другом сне она стоит у себя в комнате, хотя комната не ее, совершенно другая, стоит обнаженная, спокойная, как прохладный мрамор, а Димка, тоже раздетый, смеется и балаболит, удобно устроившись на каком-то старинном сундуке в прихожей, ерзает, сбивая под собой цветное покрывало. Она стоит в дверях, слушает и думает с веселой нежностью, ах ты болтун, балабол ты. Во сне понимая, что ничего дальше и не будет, все кончится этими вот забавными разговорами, и ей их вполне хватает. Потому что он тут, расселся, как дома, никуда не собирается уходить, кормит сказками и сам им же смеется. Балабол, снова думает Иля и просыпается, улыбаясь.
Такие вот сны. Совершенно не требующие никаких в реальности действий. Разве что, они все крепче сшивают двоих, притягивая ее к далекому другу, красивому чужому мужчине. Интересно было бы знать, а вдруг и он видит их же? Или видит свои сны — о ней?
Но знание нарушит хрупкое равновесие, и она понимает, перебирая яркие воспоминания о том, чего никогда не было и никогда не будет, ей они не нужны. Важнее сохранить эту хрупкость.
А время меж тем идет и идет. Если бы события снов как-то меняли реальность, думает Иля, впору было бы изнемогать от того, что каждый год прибавляет ей возраста, и конечно, можно стараться выглядеть хорошо и даже вдруг получится выглядеть прекрасно, но все равно песок, утекающий в ее личных часах, шуршал бы сильнее и громче, требуя действий.
Как же прекрасно, решила она, ставя на журнальный столик допитую чашку с толстым слоем гущи на донышке, что не нужно ничего делать, ничего решать и обдумывать. Нужно только жить свою жизнь, знать, что он там живет свою, и между прочим, тоже не молодеет, все мы движемся в одну сторону, и он придет туда же, куда приду я, только чуточку позже. И те, кто сейчас наслаждаются осознанием собственной молодости, они тоже идут к нам, а следом за ними неумолимо движутся те, кто еще только встает на крыло. Для нее в этом знании уже не было печали, а только спокойствие. Печаль — она в другом, понимала Иля. Болезни и трагедии близких, вот самая большая печаль и трагедия. Да и болеть самой — тоже совсем не сахар. Прочее, включая романтические, ах, практически девические влюбленности, это уже пустяки, мелочи, пусть ими забавляются (не надо так, возразила сама себе, с нежностью ко всем, кто мучается, влюбляясь сейчас, горит, пылает и вспыхивает, а после покрывается пеплом, чтобы снова восстать), ладно, пусть их переживают те, кто еще только ими и счастлив. Для нее уже существуют другие виды счастья. И один из них — странные сны, каждый из которых, как стежок сверкающей нити, сшивающий две разные жизни в одно, очень деликатно, очень бережно, очень изредка.