— Нет, больше тридцати пяти дать не могу. На большую сумму начальник будетинского гарнизона не согласится! Ведь и так каждому артисту достанется по пяти форинтов, а тебе — целых десять. Да еще пять форинтов, скажем, на мелкие расходы. Итого тридцать пять.
— Постой, а за сохранение тайны? — перебил его Ленгефи. — Даром никто не станет держать это дело в тайне. Добавь еще пять форинтов.
Пружинский покачал головой:
— За сохранение тайны мы тебе, приятель, не заплатим ни гроша. Понял? Что мы, дураки, что ли? С завтрашнего же дня можешь рассказывать эту историю, сколько влезет и кому угодно.
Сказав это, бывший комедиант, ныне придворный-аристократ Пружинский хитро улыбнулся: кто-кто, а уж он-то знал, что за Ленгефи давно упрочилась слава безбожного лгуна, и болтовня его была поэтому совершенно безопасна. Своими россказнями о том, как, будучи еще начинающим артистом без ангажемента, часто без гроша в кармане, он исходил вдоль и поперек всю Венгрию, летом питаясь одним молоком, которое сосал, забравшись под пасущихся на лугу коров, Ленгефи подорвал всякое доверие к себе, и теперь достаточно было ему рассказать о чем-либо, чтобы никто этому не поверил.
Договорившись с Ленгефи о всех деталях предстоящего спектакля, Пружинский в прекрасном настроении поспешил в ресторан. К счастью, он успел вернуться вовремя, и граф Иштван, пробудившись, увидел его в своей свите.
Солнце уже скатилось к западу; из часов Яговича выскочила кукушка и прокуковала семь раз.
— Ах, черт побери! — выругался граф, протирая глаза. — Оказывается, я проспал. Ну, ничего. Ночью марш будет, пожалуй, еще приятнее, чем днем. Пружинский, пойди отдай приказ войскам сниматься с привала.
Начальник гарнизона перебил его:
— Погодите! Постой, Пружинский! Господа, вы должны остаться здесь. Я не могу отпустить вас.
Граф Иштван вскочил, бросился к своей сабле, стоявшей в углу, и гневно спросил:
— Что это значит? Насилие?
Будетинский комендант принял торжественную позу:
— Слава твоему оружию, дорогой родственник! Не думай, что я собираюсь тебе помешать осуществить то, что ты задумал. Я только хочу предупредить тебя, что необходимо соблюдать военные обычаи, нормы рыцарской чести. Из достоверных источников мне стало известно, что город Бестерце, получив по телеграфу известие о приближении твоих войск, тотчас же направил навстречу тебе, сюда в Жолну, мирную делегацию. Она уже в пути, так что тебе необходимо ее дождаться.
На глазах у всех лицо графа Понграца преобразилось, стало важным и надутым, как у Иштвана Батори[29] с картины Матейки,