* * *
У страха может быть особый вкус. Это трюизм, использованный сотни раз, но правдивый до боли. Когда у тебя во рту становится сухо, когда вкусовые сосочки сигнализируют, что секунду назад кто-то накормил тебя парой старых носков с завернутым в них куском несвежего мяса, — пусть даже миллион таблеток и уколов удерживает тебя по эту сторону паники — ты уже знаешь. Твое тело, его первобытная часть, всегда готовая к бегству или битве, боится. Причем так, что будь ты угодившим в силок зверем — отгрыз бы себе лапу, только бы сбежать как можно дальше.
Или разбил себе голову о стену клетки.
Сестра Вероника сглотнула слюну, стараясь избавиться от мерзкого привкуса на нёбе. Молитва помогала, очередные «Богородица Дева, радуйся» и «Отче наш» стекали с губ непрерывным потоком, они молились дуэтом, он — не отводя взгляда от ее лица, она — сосредоточившись на зернышках четок в пальцах.
Не нравилось ей, как капрал смотрит. Неподвижно, почти не моргая, а губы его бормочут слова механически, совершенно их не осознавая. Молитва без осознания — та, которую мы просто бормочем, та, которую можно оттарабанить, думая о других вещах, — оскорбление для Господа. Впрочем, о чем ему сейчас думать? Как именно освободиться? Они здесь одни, никаких свидетелей, он мог бы сделать что угодно, изнасиловать, искалечить, убить, а потом заявить, что она поддалась магхостам и что сама над собой это учинила. В случае гибели на линии фронта никто не станет проводить тщательное расследование.
Не сейчас.
— …благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Радуйся, Мария…
Она сильнее подчеркнула несколько последних слов, пытаясь по ритму дыхания капрала, по тому, как он лежит, понять, доходит ли до него молитва. Тот даже не дрогнул, не сменил позу, губы его продолжали бормотать здравицы. Собственно, он именно это и делает, поняла она вдруг. Не молится, не отдает себя под опеку Богоматери, а просто бормочет здравицы, бормочет бессмысленно, как толпы псевдохристиан, что в тщете топчутся пред алтарем и считают, будто десять, пятьдесят или сто оттарабаненных кое-как молитв отворят им врата в Царствие Небесное. По-прежнему ничего не изменилось, люди сводят религию и веру к визиту в церковь, бывают там два-три раза в год — и лучше, чтобы проповедь была короткой и забавной, лучше, чтобы после исповеди священник не накладывал слишком тяжелого или, Боже сохрани, долгого покаяния. А потом — возвращаемся к своей жизни, обманам, изменам, лжи и всему, от чего близким станет хуже. Даже сейчас, даже когда отворились врата преисподних и