— …благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего…
Слова доносились словно издалека, нужно было несколько секунд, чтобы распознать их. Молитва. Венок молитв. Они — в начале второй тайны, монашка и солдат, и несмотря на то, что с губ ее срываются слова, она словно где-то рядом, словно ее это не касается. Накатил истерический смех — вот она, правда о жизни Вероники Аманды Рэдглоу, несчастной женщины, которая не сумела найти свое место в жизни и поэтому спряталась под сутаной. Закрылась ею, словно щитом, а когда наступает час испытаний, вера ее лопается, словно мыльный пузырь, и все, на что она способна, — бессмысленное повторение здравиц. То самое, в котором она упрекала несчастного юношу. Правда заключалась в том, что не она его спасает, а он спасает ее: если бы он замолчал, она не сумела бы продолжить, уступила бы безумию и вышла из бункера в поисках смерти. Сколько стоит ее жизнь? Что она с ним сделала?
Помнила выражение на лицах родителей, когда заявила, что принимает послушничество. Была единственной дочерью, у матери не могло больше быть детей, но родители — она знала об этом — надеялись на ватагу внучат. Эгоизм ее решения надеть сутану разбил им сердца. Ее подруги по школе уже вышли замуж, дождались детей, некоторые даже успели покинуть планету, другие, как Сара Глумбейн, погибли на фронте, сражаясь с калехами. Жизнь их имела смысл, они зачали жизнь новую, пожертвовали собственной, чтобы спасти других, не растратили Божьи дары на бегство от людей, ответственности и трудов повседневных. Не спрятались в монастыре.
— …ныне и в час смерти нашей. Аминь. Радуйся, Мария…
Что-то горячее потекло по руке. Она подкатала рукав: раны на предплечье начали открываться, следы от зубов и ногтей расседались и кровоточили как немое обвинение.
Вспомнила: ударила его. Ударила солдата, который был слишком испуган, чтобы думать логически, и который в приступе паники напал на нее. В ярости она лупила его табуретом по голове и рукам, а потом и по всему телу. Никогда и ничего не доставило ей такого удовлетворения.
Она снова глянула вниз, на деформированное, словно в кривом зеркале, лицо. Се лицо бестии, маленькой лживой женщины, что бежала от ответственности в объятия Церкви и желала, чтобы Господь устроил для нее чудо, — и мучала раненого солдата. Столько хороших, умелых людей погибло, сражаясь с Чужими, а она живет. Зачем? Кому она нужна? Что дала другим? Отец и мать не дождались внуков, она порвала связи с друзьями, солдаты гибли, чтобы ее спасти. И зачем все это? Что она пытается доказать? Как любой трус, она хочет прежде всего уверений, что она — не трус; как любая эгоистка, жаждет создать фальшивую картинку, в которой играет роль женщины, преисполненной жертвенностью. А все это — игра иллюзий. Обман. И теперь, в последний час своей жизни, пора содрать эту позолоту, пора впервые встать лицом к лицу с чудовищем и взглянуть ему в глаза.