Первые числа вывели ручкой, вторые — простым карандашом, но все — одним почерком.
— Да уж, любил Шереметьев ребусы… — проворчала Кира. — Я не уверена, что это, но могу предположить… Осенью девяносто первого моя мама переехала жить к дедушке.
— Это могло быть в сентябре?
— Думаешь, я помню? Но могло и быть.
— Получается, это указание на твоего деда и на маму, на их связь… То есть, что все это — история не только про твоего деда, но и про всю вашу семью.
— Час от часу не легче…
Кира старалась улыбаться, но на душе было тяжело. Она злилась на Шереметьева, на ту путаницу, которую он устроил. Это ее жизнь, а не игра какая-то! С другой стороны, он мало кому доверял, а ночной визит показал, что не зря. Константин Шереметьев нажил не только внушительное состояние, но и опасных врагов — и Кире перешло все сразу.
— Ты, кстати, не рассказывала про своего отца, — указал Илья. — Кроме того, что он козлина, это я уже понял.
— Да нечего о нем рассказывать, на самом-то деле. Он был мелкий уголовник, попался на какой-то фигне, отправился в лагеря, да там и помер. Все, конец истории. Это был не тот случай, когда человека можно было помнить и ждать.
Вот и все, что полагалось знать Илье. Кира предпочла не говорить о том, что начала подозревать позже, когда сама стала постарше. Тогда она впервые заметила, что ненависть, с которой мать вспоминает «ничего не значившего» отца, горит слишком ярко, чтобы быть обычной неприязнью. В такое превращается только любовь…
Получается, в какой-то момент ее родители любили друг друга. Но так ли это важно, если потом они расстались навсегда?
Шереметьев не мог быть ее отцом, это точно. Да и не сидел он… Но на что тогда должна указывать эта заметка? Пожалуй, все просто и жутко: что Шереметьев следил за ней чуть ли не с первых лет ее жизни.
Ей это не нравилось, и Кира поспешила отвлечься, перевела взгляд на другую цифру.
— Так, ну а двенадцать что должно означать?
— Думаю, время, — Илья кивнул на часы. — И это наша следующая наводка. Знаешь, мне кажется, бесполезно разбираться с этими подсказками по одной. Тут как с мозаикой: много тебе даст один кусок?
— Считаешь, что нужно собрать все, а потом уже делать выводы?
— Вроде того.
— Но до двенадцати еще долго, несколько часов ждать придется…
Илья только покачал головой и тихо рассмеялся.
— У тебя логика пятилетнего ребенка… Смотри и учись.
Он подошел к камину, протянул руку к часам — и просто перевел стрелки. Благодаря этому нехитрому ходу время сдвинулось, и вот-вот должно было пробить двенадцать.
Однако часы в этом зале были так же элегантны, как интерьер. Они не наполняли пространство гулкими ударами, они переливались тонкой, изысканной мелодией — серебристым звоном колокольчиков.