— Тебя что во мне сейчас больше привлекает? Я сама? Или соревновательный момент?
— Ты. И я готов побороться с ним за тебя.
— Прости, но у тебя нет шансов, — сказала я насмешливо и отдернула руку.
Нас разделял только пакет с едой и пара стаканчиков с недопитым кофе. И я была благодарна тому, что нахожусь в больничном дворике, а не наедине с ним. Под таким взглядом трудно было контролировать свои инстинкты.
— Тебе сейчас, возможно, кажется, что у тебя какие-то чувства к нему. — Донских раздраженно запустил руку в свои волосы и, пройдясь пятерней по всей голове, продолжил: — Но это не любовь, это жалость. С вами, женщинами, вообще всегда творится что-то ненормальное, если вы видите кого-то, кого нужно пожалеть.
— Это неправда, — воскликнула я, на секунду засомневавшись.
— Ты уже думала, как на него отреагирует твоя мама? А твой брат? Ты молодая красивая девушка, тебе нужен здоровый мужчина, а не этот контуженный… Герасим.
— Мне… тебя жаль, — ошеломленно произнесла я, вставая.
Донских вскочил, больно ухватив меня за запястье.
Я резко дернула руку, но он лишь крепче обхватил её побелевшими от напряжения пальцами. Мне захотелось немедленно убежать подальше.
Я расслабила кисть и посмотрела на него. Его глаза были растеряны и полны сожаления. Донских каялся в сказанном, но еще не успел придумать, как загладить вину.
— Отпусти мою руку, — не своим голосом попросила я, отворачивая от него лицо.
Меня трясло и почти тошнило от страха. Из-за событий, пережитых в детстве, у меня было особенное отношение к любым проявлениям насилия.
— Да, согласен, — Сергей отпустил мою руку и, перепрыгнув через скамейку, притянул меня к себе, — это было дерзко.
— Это было мерзко, — задыхаясь от слез, выдавила я.
— Прости, — попросил он, сильнее прижимая меня к себе. — Я хотел сказать вовсе не то. Просто вырвалось.
— Никогда не хватай меня так больше, — тяжело дыша, жалобно простонала я.
— Конечно, прости, прости меня. — Он ослабил объятия и прикоснулся губами к моей руке.
— Хорошо, — освободив руку, я села обратно на скамейку, сжимаясь в комочек.
Я умоляла себя не давать волю слезам. Донских сел рядом, сгорбившись, и достал очередную сигарету. Он мял её между пальцев, не зная, чем заполнить молчание. Наши плечи почти соприкасались. Я достала из пакета булку, принялась крошить ее и кидать толпившимся на асфальте голубям.
Донских зажал в зубах сигарету, вынул её, помял в руках, вновь прикусил и, наконец, спросил:
— Чем он лучше меня?
— Ничем. — На мгновение я замерла. — Рядом с ним я сама становлюсь лучше. Вот и всё отличие.