Допросили мы второго задержанного — парня лет двадцати пяти. Тот нервничал, всхлипывал, когда вспоминал про каторгу. Противоречий в их показаниях не наблюдалось.
Когда парня увели, начальник Особого отдела сказал:
— Похоже, можно верить. В тыл — а там военкомат и действующая армия.
— Подожди, — произнес я задумчиво.
И тут у меня возникла четкая уверенность:
— А знаешь. Врут они все!
— Почему?
— Смотри, месяц на каторге. Земляные работы. Укрепления рыли. Землю пальцами копали.
— Ну так истощены, замызганы, как и положено.
— Ты откуда сам, товарищ лейтенант?
— Преподаватель марксистско-ленинской философии из Политеха. По партийной путевке в Особый отдел.
— То есть руками мало работал. Трещины должны быть на коже. Раны. А у них просто ручки запачканы. Не работали они этими руками, уверяю тебя.
— И что делать? Как доказывать?
— А очень просто.
Эх, вспомнились былые подвиги на ниве борьбы с бандитизмом. Я и предложил:
— Рассади-ка их в коридорчике, и пусть конвой глаз с них не спускает. Поставь еще пару человек. А то ребята могут оказаться буйные.
Сказано — сделано.
Опять привели на допрос самого старшего. Тот вздыхает — мол, чего еще, все уже сказано! Я его в лоб и спрашиваю:
— Какая цель заброски?
— Какой заброски? — очень искренне выразил недоумение мужчина.
— Не надо юлить, товарищ, или как там вас за линией фронта зовут. Господин? Какой ты каторжанин? Грязью измазался, думаешь, за лишенца сойдешь? Нет, родной. Не сойдешь… Будем признаваться или ваньку валять?
— Я сказал всю правду, товарищ командир.
С лица он опал, но держится молодцом. Взгляд не отводит, когда в глаза ему смотрят. И отступать не собирается.
— Ну, тогда разговора нет. Время военное. Может, не стой немец рядом с Москвой, с тобой бы еще и поговорили, поучили, что врать нехорошо. А сейчас — извиняйте, но не до того. Расстрелять, — кивнул я конвоиру.
И напрягся, готовый к тому, что задержанный выкинет фортель, — попытается выброситься в окно, завладеть оружием. Но тот только обреченно пожал плечами:
— Воля ваша.
— Ты не скучай на том свете. Скоро там все твои друзья из абвера будут. А потом и сам Адольф.
Он согнулся сильнее. Уже у выхода притормозил. Хотел что-то сказать. Но не сказал. Гордо выпрямился. И вышел из кабинета. Бледный, но не сломленный.
Провели этого типа мимо подельников и вывели во двор. Часовой сказал, что он едва заметно подал какой-то знак.
Со двора донеслась короткая автоматная очередь.
Да, интересный фрукт. Скорее всего, из идейных. Но идейных не напасешься. Поглядим на следующего.
В кабинет ввели того самого якобы запуганного фашистской каторгой парнишку.