Вон
Они прочли сообщение и потянулись один за другим из комнаты; последней ушла Ландсман – спросила, где ей спать, и, повернувшись к Менделю, сказала, что найдет его утром. В тот момент Литваку показалось, что она хочет устроить свидание, но он всегда считал ее лесбиянкой и потому не задумываясь отверг эту мысль. Ему и в голову не пришло, что эта еврейка, всегда готовая на авантюры, уже готовит дерзкий побег, которого сам Мендель еще даже не задумал. Ландсман, чиркнув спичкой, запалила сигару. И неторопливо ушла.
– Не сердитесь на парнишку, рав Литвак, – сказал Шпильман, когда они остались одни. – Люди всегда мне все рассказывают. Но полагаю, вы уже и сами заметили. Пожалуйста, возьмите сигару. Ну же. Это очень хорошая сигара.
Шпильман поднял «коибу», которую Литвак выбил у него из рук, и когда Литвак заколебался, аид поднес ее ко рту Литвака и осторожно просунул между губами. Там она и торчала, источая запахи соуса, и пробки, и мескитового дерева, благоухание влагалища, которые возбудили давние вожделения. Раздался щелчок, скрип, а потом Литвак заинтересованно подался вперед и окунул кончик сигары в пламя своей собственной зажигалки «Зиппо». И мгновенно оторопел от этого чуда. Потом ухмыльнулся, ощущая головокружительную легкость от запоздалого логического объяснения. Наверно, он оставил зажигалку в Ситке, где Голд или Тертельтойб нашел ее и забрал в самолет. Шпильман взял ее прикурить папиросу, ну и прикарманил по наркоманской повадке. Да, хороша сигара.
Та зашкварчала и вспыхнула. Когда Литвак поднял взгляд от мерцающего пепла, то увидел, что Шпильман пристально смотрит на него своими диковинными мозаичными глазами с искрами золотого и зеленого. Хороша, мысленно повторил Литвак. Очень хорошая сигара.
– Давайте-ка, – сказал Шпильман. Он положил зажигалку в ладонь Литвака и сжал ее. – Вперед, рав Литвак. Зажгите свечу. Не надо молитв. Вам ничего не надо делать или чувствовать. Просто зажгите ее. Давайте.
Пока логика вытекала из мироздания, чтобы никогда больше не вернуться во всей полноте, Шпильман засунул руку в карман куртки Литвака и достал стакан с воском и фитилем. Литвак не мог найти объяснения этому трюку. Он взял свечу из рук Шпильмана и поставил ее на стол. Провернул кремень царапинами на большом пальце. Он ощущал сильное тепло руки Шпильмана на плече. Кулак его сердца начал ослаблять хватку, как если бы уже пришел день, когда он ступил на порог дома, где ему и было суждено обитать. И это было потрясающее ощущение. Он открыл рот.
– Нет, – произнес он голосом, в котором, к его собственному удивлению, звучали человеческие нотки.