— Катя, твой? — сказал старик, разжал кулак и показал кошелек. — Твой?
— Где ж ты, дедушка Федотыч, нашел? Тут и денег-то не миллион. Ой, никогда не терпела кошельки, деньги и не теряла их. А тут потеряла. Садитесь чай пить. Всю ночь на морозе просидеть не сладко.
— От чая не откажусь. Посидеть можно, еще засветло, никто не украдет картошку. А мне говорит Моргун: «Федотыч, ты не терял кошелек? Там денег тыща». Отвечаю, а сам думаю: куда он клонит? Неспроста завел разговор. «А кто ж?» — спрашиваю, а сам думаю крепко: «Кто?» — «А вот, — говорит, — правда», — показывает кошелек. «Точно, — думаю, — она, Зеленая», — смотрю в его и вижу — денег в ём одна медь. Эх, думаю, вон почему, а так бы не отдал. А тут политика взыграла показать такой форс. Моргунчук, он, съешь его кобелина, голова, палец в рот не клади.
— Да вы, ой, забыла сказать, полушубок снимите, жарко.
Катя помогла старику снять полушубок. Старик поворачивался медленно, разглядывал убранство дома, все примечая, сравнивая со своим домом и причмокивая языком. Распутал длинный шарф на тонкой шее, снял душегрейку из овчины, точно такую же, какую Катя в свое время купила дяде Ване.
Дверь распахнулась, на пороге появился Иван Николаевич, сухо поздоровался с Дерябловым, пробормотал какие-то обвинения в адрес Татьяны Петровны и Кати, переобулся в другие валенки и сел к печи.
— Гостя принимаешь? — спросил у Кати, постреливая колючими глазами по сторонам. — Раньше лучший угол отводили гостю, а сейчас рюмку махонькой не поднесут.
— Не надобно, — отвечал смущенный таким поворотом Деряблов, вежливо высморкался в полу пиджака. — На службе мы. Дело суровое — мороз. Сорок цельных стоит градусов.
— Ой, так и ведь выпить чего у нас найдется? — обратилась Катя к Татьяне Петровне, испуганно уставившейся на Ивана Николаевича.
Не успела Катя сказать, как та тут же кинулась к горке и вытащила из дальнего угла четушку, подала Кате. И стало всем ясно, что нужно пройти теперь в Катину комнату и сесть за стол, что и было сделано. Деряблов чинно поздоровался с не менее чинно подавшим руку Юрой, сел рядом и сразу спросил, а где он такие сапоги купил. Юра, сильно переживавший, что не дали закончить разговор, сразу не ответил. А когда Деряблов вторично спросил, ответил коротко:
— Трофейные.
— Воевали с немцами? — удивленно поинтересовался Деряблов, подмигивая Ивану Николаевичу: мол, видишь, какой человек — воевал!
— Нет, не с немцами, — ответил Юра. — С фашистами.
— Трофейные, значит? — переспросил Деряблов, дотрагиваясь до голенища сапога.
— Заходим в город один, Дрезден, а там фабрика работает, движется конвейер, а на ём сапоги стоят, только офицерские и яловые. Бери по праву победителей — не хочу. Взял себе пару, отцу пару. Фабрика, говорят, до сих пор работает, а по конвейеру сапоги до сих пор шпарят.