— Подожди маненько, Юра. У тебя семья, дети, жена. Авось выйдет к лучшему. Ой, а дядь Ваня нынче о тебе ни слова. Он стал нынче шибко важный, ведет себя — ну, тайный советник прошлого века. Мне лишь в школу неудобно ходить. Там немолодые, а все ж…
— Ты кушай поболе, крепче будя.
— Зачем? Умрешь с тобой.
— Оно ж так лучше. А мы все утерпим. Войну утерпели, такое утерпели, а уж с собой мы, красавица моя, дорогуша ласковая, утерпим. Вон мои руки — сильные они, нас жизнь не согнет, мы ее еще поворочаем в разные стороны. Кушай поболе.
— Ой, говорила, у меня аппетит — не говорить лучше, — отвечала Катя, не зная, то ли рассмеяться, то ли заплакать.
После такого разговора она несколько дней не могла себя понять. Вот и сегодня при виде ягненка ей очень захотелось иметь ребеночка.
Она не торопилась на работу, но знала, что давно опоздала — все равно бульдозер приходил позже и не успевал к приходу рабочих выгрести со двора снег. К дверям хранилищ не пройдешь, весь двор под крыши завален снегом.
Катя все еще видела перед глазами ягненочка, слышала Юрин голос: «Ты кушай поболе». И у нее счастливо млело сердце. Она, обманывая себя, считала, что на сердце у нее радостно от солнца, стремилась главную причину оставить в сторонке и не коснуться ее и этой маленькой обманной хитростью ввести неясную, мнимую беду, которая могла объявиться, в заблуждение. Катя знала за собой эту слабость, но шла на хитрость сознательно.
Во дворе овощебазы рокотал бульдозер, двигавший перед собой огромные, рыхлые вороха снега. Моргунчук бегал по очищенному пространству и давал указания бульдозеристу. Деряблов после ночного дежурства, на котором, по обыкновению, хорошо выспался, тоже подавал голос, советуя то одно, то другое. У ворот толклись еще трое рабочих, беседуя о погоде, о политике, о том, что война во Вьетнаме — это самое последнее дело для империалистов, жаждущих крови простого народа, поглядывали на солнце, желтеньким комочком повисшее среди рваных облаков. Там, вверху, все еще тревожно перемещались к югу облака, все еще бурлило, обещая новые неприятности, и воздух был густо насыщен снежной пылью, не успевшей осесть к земле, то и дело, словно гонцы новой метели, спешно летели редкие хлопья.
— Слыхала последние новости? — спросила Нюрка Соловьева. — Нет? Не слыхала?
— Да нет, — настороженно повернулась к ней Катя, из последних сил втягивая живот, и от догадки, что новость о ней, лоб повлажнел.
— Нинка Лыкова замуж собралась. Платье купила белое, фату вот такую длиннющую, можно подмести все улицы Котелина. Перчатки.