— Дядь Вань, ну что ж это такое? — все больше удивлялась Катя, не зная, верить или не верить старику. Он и раньше собирался уходить. Уйти, конечно, всегда мог, но не уходил, а тут он расхаживал по дому, размахивал руками, и во всей его маленькой фигуре было что-то решительное, неукротимое, и Катя испугалась, что дядя Ваня, старик с больным сердцем, уедет, и останется она совсем одна, и всю свою жизнь будет мучиться, что отпустила хворого старика.
— Нет, нет, нет, — отвечал старик, нахаживал из угла в угол, все его вещи уже были собраны, и можно было уходить, но он все ходил, говорил, будто пытался уверить самого себя в правильности своего поступка. — Я давно ждал твоего приезда, целый месяц, чтобы моя душа — у меня душа тоже гордая! — не мучилась, не страдала от угрызения совести: мол, ушел, бросил дом. Это было бы несправедливо. Но теперь, Катерина, моя совесть чиста, я умываю, как говорят, руки и ноги, могу смело сказать — до свидания.
Катя совсем растерялась. Она теперь была уверена, что Иван Николаевич уйдет, и заплакала. Старик, чтобы не видеть ее слез, вышел из дому, походил по двору, затем вернулся.
— Ой, дядь Вань, ну в чем я виноватая?
— Я тебя не упрекаю. Нет, нет, нет! Что ты, Катерина! Разве можно мне, чужому человеку, забытому в мировой сутолоке старику, винить тебя? Нет же, конечно. Нет справедливости на свете. Нет и никогда ее не было.
Иван Николаевич присел на табурет, от возбужденного разговора у него подергивалась щека, он тоскливо смотрел в окно, а Катя быстренько сварила чугунок картошки, нарезала огурцов, помидоров, которые привезла с собой из колхоза, сбегала за четушкой в магазин… Через час старик, выпив и плотно поев, уже не жаловался на жизнь.
— Я, Катенька Ивановна, всегда говорил: на свете есть неприятности, но по высшему спросу справедливость торжествует. Закон миропорядка! Неприятности есть, но со сноской — есть справедливость. Гляди, сколько бы ночь ни длилась, а день будет. Налей-ка мне, Катенька Ивановна. Я никогда не пил, но в этой вот влаге есть нечто такое, чего нет ни в какой другой.
— Пейте, дядь Вань, — наливала Катя. — Я сейчас уборкой займусь, а вы овечек пустите пастись.
— Тут, Катенька ты мой свет, уж строить начали какие-то дома, где мы всегда овец пасли. Уж рядом с двором нельзя.
— Ой, не говорите, дядь Вань, я видела… Душа кровью обливается, как вспомню: раньше-то было, раньше степь зачиналась почитай что у нашего порога, а сейчас… Погода изменилась, дядь Вань, глядите, только начало сентября, а уж холодно… Очень холодно…