— Была одна мысль, хотел ее проверить.
Николай Леонтьевич поглядел в его мгновенно посуровевшее лицо, понял, что из подчиненного больше ничего не вытянешь, и, не удержавшись, буркнул:
— Хорошая, получается, мысль, раз тебя из-за нее чуть не убили…
— Чуть не считается, — коротко ответил Опалин.
— Что известно о том, кто на тебя напал?
— Здоровый крепкий мужик, примерно с меня ростом. Судя по отпечатку ноги на снегу, куда он спрыгнул, — сорок третий размер.
— Пальчики есть?
— Десятки. Это же репетиционный зал. Еще он трубку хватал, когда меня душил проводом, но там смазанные получились.
— Думаешь, это Вольский был?
— А что тут думать? Сейчас вернусь в театр и посмотрю, в каком виде он явится на класс. Не явится — поеду к нему домой.
— Что, синяков ему понаставил? — усмехнулся Твердовский.
— Не только. Я еще по морде ему заехал и осколком зеркала его ткнул несколько раз. Никуда он от меня не денется.
— Ну, смотри, — многозначительно промолвил Николай Леонтьевич. — Кроме Вольского, других версий у тебя нет?
— Версий? Да все вертится вокруг него. Павел Виноградов повздорил с ним — и исчез. С Головней он будто бы не ссорился, но тот хотел осовременить балет, а Вольский этого не любит.
— Все, Ваня, довольно, — замахал руками Твердовский, внезапно поняв, что с него достаточно и балета, и театральных разборок, и вообще людей искусства. — Иди и действуй, как сочтешь нужным.
Вернувшись к себе в кабинет, где его ждали коллеги, Опалин объявил, что Петрович остается на месте, а Казачинский и Завалинка едут с ним в театр.
— Принца будем брать? — деловито спросил Антон.
— По обстоятельствам, — коротко ответил Опалин.
Со вчерашнего дня он не звонил Маше и сейчас поймал себя на мысли, что ему не хочется с ней разговаривать. Он не сомневался, что встретит с ее стороны град упреков, если арестует Вольского, и ему было неприятно думать, что она наверняка сочтет его действия личной местью ее бывшему любовнику.
Однако первое столкновение в театре произошло у Опалина не с Машей, а с Людвигом Карловичем Бельгардом, который казался крайне взволнованным всем происшедшим. Сказать ему по сути дела было нечего, и он довольно неуклюже попытался атаковать оперов.
— По-моему, вы нас ненавидите! — проговорил он срывающимся голосом. — За что? За то, что мы танцуем? Мы честно зарабатываем свой хлеб. Не верите, зайдите в любой класс, сами увидите, каких усилий стоит вся эта красота, сколько пота мы проливаем… и сколько слез, когда травмы сводят наши усилия на нет…
— Никто вас не ненавидит, — буркнул Опалин, насупившись. Глаза у Бельгарда засверкали.