Ордер. Так вот почему у маршала Калиновского, сидевшего в правительственной ложе, был такой озадаченный вид, когда он увидел Вольского на сцене в первом акте. Алексей всегда очень чутко ощущал настрой зала, и удивление маршала, перешедшее в явную неприязнь, он почувствовал кожей. Но Вольский был так устроен, что отрицательное отношение других людей его всегда взбадривало, словно он мог доказать им, что они не правы на его счет; и первый акт он провел блистательно.
— Ты еще можешь бежать, — шепнул Бельгард.
— Бежать? Куда? У меня представление, — ответил Алексей. — Я не могу уйти.
Он все еще не верил, что его, Алексея Вольского, известного всей стране премьера (а тогда люди балета были куда более знамениты, чем сейчас), могут вот так просто взять и арестовать, как какого-нибудь воришку.
— Боже мой, Алексей! — Бельгард схватился за голову. — Когда же ты поймешь, куда, в какое время нас занесло…
В это время Ирина сидела в гримерке перед трельяжем с электрическими лампочками и поправляла наколку из перьев. Угол, который она занимала в «гадюшнике», был сплошь уставлен цветами, на вешалках висели пачки, на полу возле стула лежали атласные бледно-розовые туфли — шесть или семь пар.
Возле нее стояла взволнованная Елизавета Лерман в розовой пачке венгерской невесты.
— Ира, но ты же можешь что-нибудь сделать… Скажи своему маршалу, чтобы его не трогали! Ну Ира!
— Я боюсь, — проговорила Ирина изменившимся голосом.
Она вспомнила, как Калиновский бил ее, и, поморщившись, отвернулась.
— Послушай, Ира… — начала старая балерина.
— Тебе не стыдно, Лиза? Ты же всегда уверяла, что у вас ничего не было. Что ты за него заступаешься? — с ожесточением прибавила Седова. — О себе подумай! Ты главные партии танцевала, а теперь унижаешься! Тебе, знаешь, надо гастроли в провинцию организовывать, где народ неизбалованный, и им все равно, сколько тебе лет…
Она встала, одернула ткань на пачке и шагнула к выходу. По правде говоря, она больше думала о втором акте, где появляется ее Одетта, чем о судьбе Вольского.
Елизавета Лерман хлюпнула носом. Но характер у балерины, танцевавшей еще перед царем, был железный. Балет не только прививает дисциплину, но и закаляет волю.
— Мы не будем плакать, — забормотала Лерман себе под нос. — Мы не будем, потому что каждая дура может заплакать — в этом нет ничего хорошего, — будем держаться, как стойкий оловянный солдатик, — да, будем держаться — всем назло, чтобы не доставлять им радости. — Она с ненавистью поглядела на розовые пуанты соперницы, лежащие возле стула, и вышла из гримерки, высоко держа голову.