— Лерман совсем сошла с ума, — сказала Маша, когда они шли после демонстрации по запруженным праздничной толпой улицам. — Уверяет, что скоро вернут елки. Ты что-нибудь слышал об этом?
— Нет, — признался Опалин.
— Сегодня елки, а завтра что? Восстановят обычную неделю? Может, и храм Христа Спасителя заново отстроят? Впрочем, о чем это я — ведь все же знают, что там будет Дворец Советов, и даже станция метро поблизости будет так называться… А ты знаешь, что птицы, которые привыкли сидеть на куполах храма, несколько лет прилетали на то место, где он стоял? Уже после того, как его взорвали?
Опалин остановился.
— Маша… Выходи за меня замуж.
Она так растерялась, что не придумала ничего лучшего, чем брякнуть:
— Зачем?
— Ну как зачем? Будем жить вместе, детей растить. А?
Она глядела на него недоверчиво, словно услышала что-то очень странное, и Опалин окончательно утвердился в своей догадке: ей никто раньше не делал предложения, и Сергей, которого она называла своим женихом, вовсе им не был.
— Мы, значит, уже до детей дошли… — начала Маша, но Опалин уже заметил, что она улыбается.
Приободрившись, он принялся развивать свое предложение. У него отдельная комната, и получает он неплохо. Распишутся, станут жить вместе, она может работать в канцелярии, как прежде, или уйти оттуда, если ей не нравится.
— Нет, я не могу так сразу взять и решиться, — заартачилась Маша. — Это же… это же всю жизнь свою переделать. И потом, у тебя же работа… такая, ну… А если с тобой что-нибудь случится?
— Если меня убьют? — Опалин, как всегда, пошел напролом, со всего маху ставя точки над i.
— Мне надо подумать. — Она вздохнула и поправила прядь, которая выбивалась из прически. — Пойдем лучше в кино.
Они сходили в кино, а потом он проводил ее до дома, а тетки там не оказалось, и как-то само собой получилось, что они стали близки. Он целовал ее так, как не целовал никогда прежде, и думал, что совершенно счастлив.
Но эта победа дорого ему обошлась, потому что, когда он в следующий раз увидел Машу, она была явно не в духе и повернулась к нему стороной, которую он не любил. Едва он напомнил о том, что они могли бы сходить в загс расписаться, его собеседница вспылила:
— Ты думал, раз я сняла перед тобой трусы, ты что-то для меня значишь? Да ты… да ты…
Но Опалин был далеко не глуп — и хотя форма, в которую она облекла свои мысли, оказалась для него глубоко оскорбительной, он уловил, что Маше плохо и что она несчастна.
— Кто тебя обидел-то так? — вырвалось у него.
Маша посмотрела на него и зарыдала.
— Оставь меня, уйди… — выговорила она сквозь слезы. — Нет! Не уходи, — вскинулась она, как только он сделал движение прочь.