…Вечером, сидя в желтом круге света, который отбрасывала лампа, Серафима Петровна чинила чей-то жилет, который в балете называется дивным словом бомбетка, и укоризненно говорила племяннице, которая расчесывала свои длинные волосы:
— Он же хороший человек. Зачем ты ему голову морочишь?
— Он меня замуж звал, — сказала Маша скорбным тоном, как будто речь шла о чем-то неприличном.
— Ну и вышла бы. Что тебе в нем не нравится? Сергей твой вон уже и звонить перестал. Про Алексея Валерьевича и говорить нечего… А этот надежный. Держись его…
— Ах, да что вас слушать! — отмахнулась Маша. — Вы и про Алексея, и про Сергея точно так же говорили. И что со мной будет? Ну, выйду замуж, стану такой же клушей, как все…
— Посмотри на меня, — неожиданно требовательным тоном проговорила Серафима Петровна, опуская шитье на колени. — Я не была замужем. И что? Легче мне стало? Не глупи, Маша. Я же вижу, что он тебе нравится, а уж он с тебя глаз не сводит…
— Не понимаете вы меня, — вздохнула девушка. — Не в нем дело, а в том, что я не нахожу для себя места в этой жизни… Все, что она мне может предложить, — готовку на примусе, конуру в коммуналке, вместо радости — редкие иллюзии… хорошие фильмы, прекрасные балеты… И одни приспособленцы кругом, а те, кто не приспособленцы, те еще хуже! — добавила она с ожесточением.
— Фантазерка, — пробормотала себе под нос Серафима Петровна, откладывая бомбетку и берясь за светлый балетный плащ. — Надо, знаешь ли, ближе… как это говорится… держаться реальности, да… А ты все грезишь о какой-то другой жизни, где тебе было бы лучше… Очнись, Маша! У тебя ничего не будет, кроме того, что есть… И людей надо ценить… хороших людей…
В дверь постучали, и через секунду в комнату просунулась физиономия болтливой 16-летней соседки, которая часами могла трещать по телефону.
— Машка, там из театра звонили… Требуют, чтоб ты срочно приехала, бумагу для дирекции напечатать надо, это очень важно… Меня с Витькой разъединили, представляешь, чтобы тебе сообщение передать! Ну вот…
— Что еще за бумага? — спросила Серафима Петровна, когда соседка убежала.
— Откуда мне знать? — буркнула Маша, закалывая шпильками свои длинные волосы. — Наверное, что-то насчет Головни, ему вчера на репетиции плохо стало… Никуда я не поеду…
Однако она отошла к платяному шкафу и, открыв его, стала переодеваться.
— Если бумага для дирекции, ее Капустина печатать должна, — несмело заметила тетка. — Секретарша Дарского…
— У-у, вы скажете тоже… Она же у нас царица, — презрительно проговорила Маша, натягивая поверх блузки джемпер. — Ну и что, что ошибки делает и все за ней нужно править… — Она посмотрела на старинные часы, степенно тикающие в углу. — Восьмой час, опера сегодня… Нет, опера — это не мое… Я быстро вернусь.