— Если вы не справляетесь, мы пригласим другого балетмейстера…
— Все, хватит, с меня довольно, — обозлился Касьянов и замахал руками. — Перерыв пятнадцать минут!
Из буфета на подносе принесли чай, кофе, бутерброды и печенье. Поднос поставили на стол, за которым во время репетиции сидели Касьянов, Головня и Бельгард. Дальше, как выяснилось из допросов свидетелей, Головня взял чашку, отхлебнул кофе, поставил ее на стол и отвлекся для разговора с Модестовым, который интересовался судьбой современного балета «Светлана» о ловле шпионов на просторах советской Родины. Тема была столь животрепещущей и вызывала у всех причастных такой энтузиазм, что балет застрял на стадии спотыкающегося либретто и кое-каких музыкальных зарисовок.
— Я слышал, Алексей Валерьевич сказал, что в «Светлане» он танцевать не будет… А что, если я…
Они говорили, расхаживая по проходу, потом Головня вернулся к столу, допил кофе, попутно уронив замечание, что у него какой-то странный вкус, а через несколько минут почувствовал себя плохо. Вывод напрашивался сам собой: яд в чашку насыпали именно в тот сравнительно короткий промежуток между первым и вторым глотком, когда Головня поставил ее отдельно от остальных. Раньше это не имело бы смысла, потому что никто не мог знать, какую именно чашку он возьмет с подноса.
И тут, как водится, началась неразбериха, потому что, во-первых, к столу подходили или поблизости от него оказывались разные люди, а во-вторых, хотя дело происходило вовсе не на пустынной улице поздно ночью, никто почему-то не заметил ничего подозрительного.
Ничего не видел Касьянов, ничего не видел Бельгард, ничего не видела Ирина Седова. Само собой, допросили и того, кто снаряжал поднос, — буфетчика Андреича, но он, хоть и казался бледным, потому что являться подозреваемым в убийстве по тем временам было чревато, ничего особенного сообщить не смог.
— Крысиного яда у нас в буфете не водится, — промолвил он с подобием улыбки. — Да что там яд, я и испорченными продуктами никогда никого не травил…
Так что теперь приходилось рассчитывать только на то, что кто-нибудь из тех, кто присутствовал на репетиции и в перерыве задержался в зале, мог что-то заметить.
— Ну что, — сказал Опалин коллегам, — пора допросить остальных… Там всего-то человек тридцать, не больше.
— И Вольский, — напомнил Петрович.
— Да, и Вольский. — Иван нахмурился: ему не нравилось, что премьер уехал из театра, едва узнав об их появлении. — Ладно, с ним мы еще разберемся… Идем!