— Да вот, в одни сутки… свалился, как подбитое орудие. Я, ваше превосходительство, сегодня в первый раз принимал публику, просителей…
Павлов воскликнул:
— Ну, теперь все понятно! Это значит, что вы собственными глазами увидали, что такое министерство финансов и вообще вся наша бюрократия и какие здесь делаются дела? Да, да, совершенно к вам присоединяюсь. Кроме пулемета никакого лекарства нет…
Иванов налил полстакана воды и поставил около Соколова.
— Успокойтесь. Выпейте воды и рассказывайте по порядку, с кем вы беседовали и что услыхали.
Павлов придвинул стул и с иронической улыбкой приготовился слушать.
— Вы, господа, простите… связно я не могу… У меня все в голове перепуталось и только остались впечатления разбоев на большой дороге, сдираемых шкур, вопли, стоны… Ну, вот вам, во-первых. Солидная энергичная дама, вчера богачка, уважаемая в обществе… Сегодня ограблена дотла, умоляет отсрочить продажу последних имений, хлопочет о восстановлении чести мужа, которого засудили и уморили. Я не помню всего хода дела, оно страшно сложно, но суть в том, что Витте, который выручал всех жидов на десятки и сотни миллионов, не захотел поддержать во время кризиса группу чисто русских и очень крупных дел на Юге. Отказал только потому, что это были русские люди и русские дела. Инициатор кончил самоубийством, а дела, на которых опиралось благосостояние целого края, попали в разгром. Разгром производили соединенными силами: московские древле-православные ростовщики, муравьевское министерство юстиции и виттевско-коковцевское министерство финансов. Ростовщики привезли из Москвы целый вагон подставных акционеров, сразу забрали в руки или пустили по ветру все дела, сделав нищими тысячи семей. Юстиция стала на сторону хищников и устроила самый безобразный процесс, засудив невинных людей, а финансы… эти держали себя как известные специалисты на пожаре. Я знал об этом процессе по газетам, но мне и в голову не приходило, какая здесь страшная грязь и как позорна роль правительства. Я буквально задыхался, и задыхался не только от сознания полнейшей беспомощности пересмотреть дело, исправить зло, дать торжество правде, но от сознания еще худшего, что я, как министр, обязан быть солидарным со всей этой помойной ямой, которая называется финансовым ведомством, обязан идти в том же направлении и во главе той же шайки, или в самом деле поставить пулемет и, как согласен и Павлов, начать расстреливать…
Павлов не без торжества обратился к Иванову:
— Ну-с, господин диктатор, что я тебе говорил?
— Погоди, пожалуйста, пусть расскажет дальше.