Часы пробили 8 вечера, и в залу вошли два благообразных старика. Один из них, судя по одежде, был священник. У другого на груди была массивная золотая цепь с бляхой, наподобие наших знаков мировых судей. Публика в зале почтительно расступилась, многие подходили к священнику под благословение и целовали его руку.
— Я думаю, батюшка, можно начинать? — спросил человек с цепью.
— Да вот, что-то отец дьякон замешкался, — отвечал старик-священник, поглядывая на дверь.
— У отца дьякона сейчас кончился школьный совет, — заметила одна дама. — Я видела, как он торопился. Забежал, должно быть, к себе выпить стакан чаю.
— Чай бы ему и здесь подали, — заметил человек с цепью — Что же задерживать собрание?
— Кто это? — спросил я у моего спутника.
— Наш приходский голова. Строгий человек. Был предводителем дворянства в своем уезде, теперь переехал в Москву и поселился в нашем приходе. Замечательный человек.
— А! Так у вас дворянство еще есть?
Степан Степанович даже обиделся.
— Не только есть, но и пользуется большим уважением. Правда, его значительно меньше, чем было в ваше время, но зато это действительно цвет земли Русской. Теперь дворянства не высидишь в канцелярии — это время прошло. Теперь дворянство дается лишь за действительные заслуги Царю и Родине, а не за продырявливание казенных стульев. Да, кстати, и чинов нет. Их упразднили уже лет тридцать тому назад.
— Ну а другие титулы остались?
— Остались, конечно. Есть и графы, и князья. Бароны больше иностранцы и евреи. Была такая полоса в начале XX века, когда Россия попала в очень тяжелые финансовые обстоятельства. Тогда множество евреев нахватало баронских титулов. Но теперь баронства больше не дают. Да и графства тоже не дают, потому что все это — иностранщина. Но зато восстановлено древнерусское боярство.
Около нас проходил старик-священник, оживленно беседовавший с пожилой дамой.
— Вашего священника, кажется, здесь очень уважают, — заметил я.
— Да, это выдающийся по уму и высокой нравственной жизни человек, — отвечал Степан Степанович. — За это его и избрали.
— Он, вероятно, глубокого богословского образования?
— Ошибаетесь. Он — крестьянин, почти нигде не учившийся. Правда, он очень начитан в Священном Писании. Но его избрали не столько за это, сколько за его жизнь.
— Крестьянин? — переспросил я, — Но как же вы его узнали и определили его достоинства?
— Он очень долго жил в нашем приходе. У него была столярная мастерская… Однако странные вы задаете вопросы: да разве же при нашей широкой и открытой общественной жизни выдающийся человек может надолго остаться в тени? Мало того: мы три года упрашивали отца Никанора принять сан священника. Сам владыка его просил.