Площадь Разгуляй - Вениамин Залманович Додин

Площадь Разгуляй

Эту книгу о детстве Вениамин ДОДИН написал в 1951-1952 гг. в срубленном им зимовье у тихой таёжной речки Ишимба, «навечно» сосланный в Енисейскую тайгу после многих лет каторги. Когда обрёл наконец величайшее счастье спокойной счастливой жизни вдвоём со своим четвероногим другом Волчиною. В книге он рассказал о кратеньком младенчестве с родителями, братом и добрыми людьми, о тюремном детстве и о жалком существовании в нём. Об издевательствах взрослых и вовсе не детских бедах казалось бы благополучного Латышского Детдома.

Читать Площадь Разгуляй (Додин) полностью

Вениамин Додин

Роман

Издание 3–е

(Восстановленное)

С послесловием

«Памяти Товарищей—Сверстников, граждан России, исчезнувших без вести из спец блока Московского «Латышского Детдома» (Новобасманная, 19, у Разгуляя) в конце 20–х — в начале 30–х годов:

Бронюс Куркаускас

Андрюс Пронас

Юниус Заринь

Вельо Крик

Тойво Пярта

Эйно Кальюстэ

Володя Салонен

Юрис Кирке

Франческа Винт

Клаудиус Ляуксминас

Алекс Утанс

Бронис Круликас

Ирья Ээльма

Яан Пяэсуке

Эпп—Мария Кокамяги

Маале Лейс

Хералд Элькен

Паулюса (Павлика) Поли

Сильвии Кирт

Сийма Лаар

Августа Райг

Марика Турн–и–Таксис

Йохана Хаазевелт

Ивана Корнис

Хендрика Вайскирхе

Антанаса Куниндам

Филиппуса Боома

Луиса Лукас

Яануса Цамерен

Хорста Иоаннсон

Вилли Кюнстлер

Пуля Клюге.

Вечного Им упокоения, пухом земля»

(Из письма И. С.Панкратова И. В.Сталину)


И сух был хлеб его, и прост ночлег!

Но все народы перед ним — во прахе.

Вот он стоит — счастливый человек,

Родившийся в смирительной рубахе.

Александр Галич.


Книга 1

Часть I ПЛОЩАДЬ «РАЗГУЛЯЙ»

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

(На них основано от века,

По воле Бога самого,

Самостоянье человека,

Залог величия его.)

Александр Пушкин.

Глава 1.

…Колокольный гул тишины… Луна над каменными площадями… Стены качаются… Корчатся провалы слепых бойниц…

Бегу… За мною толпа безлюдных кафтанов несется… Вопль беззвучный пустых заломленных воротов… Черные секиры воздеты над безрукими рукавами… Кричу неслышно… И валится, вдруг, луна… Оборачивается вертящимся колесом огромной машины… Накрывает… Закручивает меня в грохот…

За несколько дней до этого сна мама привела меня к своему старому знакомому в его фотографический кабинет. Кабинет-квартира помещается в унылом двухэтажном доме на углу Кузнецкого моста и Петровки. Бородатый Наппельбаум долго пристраивает меня в необъятном кожаном кресле. Сопит у треноги под покрывалом. Я тоже соплю: мне стукнуло пять лет, и побасенка о птичке, которая вот–вот вылетит «отсюда», меня не воодушевляет — белых халатов откровенно боюсь. Недели через две, вручая маме фотографии, Наппельбаум торжественно произносит:

— Возьмите, Фанни Иосифовна, вашего итальянского мальчика!

— Итальянского? Он и без Италии довольно нашпигован.

Всмотритесь.

Мастер очень внимательно всматривается в меня. Немного погодя:

— Действительно… У ребенка… трагедийные глаза! Откуда такое?

— Все оттуда, маэстро, — от пестроты предков…

— Оказывается… мы такие, профессор?

— Такие, такие, Моисей Соломонович. Такие…

…Глаза мамы. Она держит меня на руках. Свечи ярко–ярко горят. В окнах ночь. В ночи луна. Под луною — близкоблизко – лицо брата Иосифа — Сифоньки. Люблю его до сердечных болей. До слез. Рвусь к нему — ко мне его не пускают: у меня скарлатина. Он тоже плющит нос о стекло и кричит. Кричу и я, счастливый, что вижу его: «Сиськала, блатик мой!» — это было в Мстиславле. Образ его, любовь к нему всю жизнь преследуют меня в долгих разлуках. Как жизнь беспощадно преследовала нас. Разводила постоянно и на много. На годы. Мы бились с судьбою. Но, как и полагается, судьба была сильнее…