Густав метался по особняку в Доброслободском. Места себе не находил: все, абсолютно все рушилось из–за Катиной болезни! А недуг разгорался пожаром: двустороннее воспаление легких, осложнение на и без того слабые почки ее, беспамятство из–за страшенной температуры.
Дважды, вырвавшись из–под маминого «караула», Густав приходил к Катерине. Она никого не узнавала… Пылал лоб…
Пылало лицо… Пальцы — будто в предсмертной агонии перебиравшие край одеяла у лица — были ледяные, мертвые. Только здесь, около Катерины, он начинл понимать, что ему не увезти ее. Сколько слез пролил этот железный человек у постели своей любви, Катеньки своей, знали только он и мама.
…Ни бабушка, ни мама после ее четвертьвековой Голгофы, не рассказывали мне об этих часах Густава у постели Катерины.
Никто не знал: оставляет ли он ее на время или навсегда?
…Провальный сон в леденящем ветродуе щелястой «краснухи» то и дело ломается. Рвется обидно из–за громоподобных — спросонья — ударов деревянных барцев: огромных молотков на длинных рукоятках. Барцами конвой на каждой остановке поезда, пусть даже минутной, неистово колотит по вагонным боковинам, по крыше, по торцам, по днищу в непрекращающихся попытках обнаружить потенциальные «точки побега» – оторванные злоумышленно и чуть наживленные, до случая, доски вагонной обшивки. Удары барца всегда неожиданны, даже когда грохот от них вроде постепенно — от вагона к вагону – приближается неумолимо, и неизменно «вдруг» обрушивается тебе на голову… Такое вот впечатление по первости. Потому всякие прочие шумы почти не воспринимаются. Они — будто сквозь сон. Так, словно сквозь сон, слышатся длинные пулеметные очереди, тем более одиночные выстрелы, со сколоченных на живую нитку «балконов» тормозных площадок, с паровозного тендера, с караульных надстроек вагонов. Постоянная стрельба ободряет вечно настороженный конвой. Но и нас иногда тоже развлекает — можно пофилософствовать на тему: зачем, почему, в кого стреляют? Или по поводу необходимости экономить патроны. Делать–то в вагоне, да еще в пути, нечего.
Скукота…
Никаких тебе развлечений!
Но развлечения — они еще впереди. Их настойчиво ищет блатная кобылка. И находит. Название аттракциона — «качать вагон». Поначалу большинство, уплотненное на нарах «валетом», не понимает сущности «качания». И потому бездумно его принимает. Ушлые урки заранее изобретают оправдание развлечению: селедка пересолена, а конвой поит только два раза в сутки — поутру и к ночи, когда раздает сухой паек «завтрака» и «ужина». Требование — поить чаще — остается без ответа. Блатные орут: