– Свобода от захвата указывает на некую неизменность. Я не думаю, что уместно говорить о ней в данном случае. Я думаю, это работает иначе, – объясняет Роеске. – Полагаю, мы устроены иначе. Не имеет значение насколько велики изменения, которые происходят внутри нас, мы никогда не избавляемся от того, что является подлинными частями нас. Мне кажется, что когда мы говорим «свобода» мы подразумеваем как раз такое избавление. Я думаю, лучше говорить об этом процессе как об освобождении. Тогда, что бы ни доминировало, будь то объект захвата или концепция захвата, оно перестает быть определяющей силой. Такое описание трансформации кажется наиболее точным.
Когда я попросил Роеске подробнее объяснить, в чем разница между свободой и освобождением, она сказала, что не считает свободу чем-то плохим.
– Я думаю, что ощущение собственного роста и развития является более приемлемым. И я думаю, что существует изменение в отношении человека к его эмоциональному опыту. Когда люди переживают трансформацию восприятия себя, нередко и их представление о собственной истории также переписывается. Те прошлые события, которые считались травмирующими или ужасными, могут стать основой переосмысления опыта. В этом случае переживания прошлого уже не кажутся такими пугающими. Они больше не являются запретными и не мешают человеку идти вперед, расти. Если мы что-то похоронили в себе, то это не значит, что мы избавились от него. Оно продолжает преследовать нас разными способами.
Никто никогда не бывает неуязвимым.
Возможно, самой сложной задачей в начале освобождения, как предпочитает называть процесс Роеске, является определение причины внутренней борьбы.
– Может показаться, что это просто. Но освободиться может не каждый, – подчеркивает Роеске. – Когда власть захвата распространяется на внутренний авторитет человека, ему может показаться, что существует только одно решение. Это объясняет непостижимость реальности, которая делает нас такими устойчивыми к изменению.
Часто люди не доходят до этой точки, пока боль, которую причиняет захват, не начинает угнетать их.
– Набраться мужества для изменения – это, пожалуй, самая сложная часть трансформации, она подразумевает добровольное погружение в неизвестное, – замечает Роеске. – Если мы скажем, что для этого вам нужно просто поверить в то, что все удастся, то поставим телегу вперед лошади. Вера следует за вновь полученным опытом, тогда как надежда – качество, которое предшествует.
Однако критическим моментом является риск, так как в этом случае мы открываемся для чего-то достаточно значимого – следовательно, и достаточно салиентного, – чтобы изменить укоренившееся восприятие.