Род лишили бы титула.
Имущество пошло бы под конфискацию.
Мама...
...еще одно имя в облачке. Почему тебе не хватило силы духа просто сбежать? А еще ведьма... ладно я, мне бы они ничего не сделали, но и ты осталась бы жива.
Казнили бы ее?
Вероятнее всего. Или, проявив милосердие, отправили бы на вечное покаяние. У Святого престола хватает тихих монастырей, где в благости и молитве доживают срок раскаявшиеся грешницы. Даже если раскаяние не слишком добровольное.
Дед...
Я стираю его имя сразу же.
Любимый дед.
Лакричные карамельки и кофейный пудинг в чашке, который подавали прямо в рабочий кабинет. Стальные перья и бумага, на которой мне разрешалось рисовать. И вообще разрешалось, пожалуй, все, чего я хотела. А он бы... он бы тоже перестал любить меня, если бы у отца появился наследник?
Хотелось бы верить, что нет.
Только веры одной маловато.
Бабушка... которая помогала мужу во всем, даже не одобряя его затеи. Она всегда была в курсе дел... знала о дядюшкиной слабости? Не сомневаюсь. Как и о матушкиной готовности переступить черту. Ах, до чего славный вышел бы скандал...
...она их выдала?
Не захотела в монастырь?
Или на плаху?
Естественное желание. Или нежелание... и если она, тогда... маму тоже... это ведь так легко, представить ее роль в незаконных экспериментах немного более серьезной, нежели это было. Как же... Вирхдаммтервег ведь ни к чему вдова со слабыми нервами и безумным желанием уехать.
Ребенка забрать.
Единственную, если подумать, законную наследницу, опека над которой...
...и ладно, опека...
...но есть ведь род и родовая честь... и многое другое.
- Ты как? - Диттер вновь подобрался со спины, но на сей раз я не вздрогнула. Тихо ответила:
- Тоже думаешь, что их...
Он развернул меня и обнял. Хорошо. Я замерзла как-то... изнутри. И человеческое тепло - именно то, что нужно... я закрою глаза и представлю себе, что жива... почти жива...
- Думаю, все немного сложнее.
- Она знала.
- Кто?
- Моя бабушка. Она всегда и все знала. Что бы ни случилось... мне было семь, когда я разбила чашку на кухне. Там никого не было, и я собрала осколки, выбросила их. Чашка была дешевенькой, для прислуги, но... она узнала. И выговорила. Сказала, что мне нечего было делать на кухне. И вообще не стоит уподобляться черни. Люди благородные способны нести ответственность за свои деяния, сколь бы огорчительны они ни были. Представляешь, именно так и сказала... огорчительны.
Хорошо стоять, просто говоря о прошлом.
О чашке той растреклятой.
Или вот о прописях... об уроках, которые мы делали вместе, потому как бабушкино горе было столь велико, что в нем не нашлось места для людей посторонних. Гувернантка? Ее рассчитали. И две трети слуг, оставив лишь верного Гюнтера, кухарку и еще пару человек, с которыми я и не сталкивалась. Горе... тогда горем ее объясняли все... а на самом деле?