— Нежная Мария, будь по-твоему… — голос был исполнен великой доброты.
И на грешную землю слетел архангел на золотых крыльях.
Ни Синклер, ни Фледжмилл не узнали об этом, но он приснился Присцилле Мальвертон.
Я не буду рассказывать о пробуждении Присциллы. Прочтите добрые сказки Галланда — это, должно быть, похоже, — и не ждите лучшего от бедного любителя виски.
Но Присцилла проснулась, и Синклер сдержал слово.
Великая нежность, рожденная великой жалостью, может лучом света стереть грязное прошлое…
Чарли любит Присциллу, а Присцилла любит Чарли… Разве не так должны кончаться все волшебные сказки, даже если их героиней становится в наше близкое, очень близкое время, несчастная девица из Уайтчепеля?
Проснувшись, Герберт услышал треск рвущейся простыни.
Он раздраженно дернул головой, вспомнив о драконовском регламенте, который миссис Байсон вывесила в каждой комнате своего пансиона. Двенадцатый параграф недвусмысленно гласил:
«Дырка на простыне — 8 пенсов.
Дыра — 1 шиллинг.
Прореха — 1 шиллинг 6 пенсов».
Прореха образовалась громадной — Герберт чувствовал липкую шерсть одеяла голыми икрами ног, а капитал молодого человека едва превышал роковую сумму в 1 шиллинг 6 пенсов.
— Нет, — вполголоса пробормотал он, — так продолжаться не может. Вчера мой ужин состоял из куска черного хлеба с копченой селедкой. Сегодня придется обойтись только куском хлеба, а завтра вместо супа я буду глотать туман Сити.
Он медленно встал с постели и оделся, двигаясь словно автомат.
По стеклам барабанил тысячелапый дождь, и Герберта передернуло от одной мысли, что ему целый день предстоит бродить в этой адской сырости, тумане, смешанном с дождем.
Ему снова представилась вечно молчаливая, угрюмая толпа, мрачно ныряющая в станции подземки, где холодным лунным светом мерцали большие электрические жемчужины.
Перед его взором вновь возникли презрительные бледные официанты, застывшие в полумраке раззолоченных вестибюлей громадных ресторанов.
Он опять увидел себя, замершим у витрины «Таймса» и жадно читающим объявления о работе вместе с тысячами других бедолаг.
Кроме того, он уже явственно слышал злой голос миссис Бейсон, которая требовала денег.
Он вспомнил, что накануне рядом с ним остановился чудесный автомобиль марки роллс-ройс. Две электрических лампочки уютно освещали обитый бежевым бархатом салон и тяжелую серебряную вазу, в которой умирали роскошные орхидеи, похожие на морды губастых догов. В тот миг ему хотелось кричать от зависти, от жгучей ревности.
— Сегодня в пять часов, — бесстрастно произнес он, — я стану богатым или покончу с собой.