Негромкий… Совсем негромкий… Потом тишина вернулась и воцарилась в доме.
Тишина, ночь, невидимые трупы, непонятная драма, которую я пережил вслепую…
На мои плечи обрушился Страх, и висел на мне, пока я с воплем бежал к двери.
Когда я вырвался на улицу, меня встретил смог.
За пару минут туман заволок всю улицу. Он закрыл тупики, выкрасил все фасады единой краской, заглушил мой голос, когда я кричал «Убивают!» В мое открытое от боли горло проник ледяной воздух. В тоске я бросился бежать за неясными человеческими силуэтами, таявшими в тумане, когда я приближался к ним. Я звонил в двери, но они оставались намертво закрытыми.
Я никого не увидел. Никто меня не услышал. Меня преследовала ужасная тишина кровавого дома, взяв в подлые союзники туман.
После двух часов бессмысленного бегства сквозь грязную зарю, замызганную сажей многочисленных труб, я вновь оказался на пороге своего опасного дома.
Когда я открывал дверь, вся моя плоть трепетала от предчувствия спектакля, который мрак скрывал от меня, но я услышал тиканье моих ходиков.
Они висели на своем месте, с серьезным видом раскачивая маятником.
— Вы здесь! Я-весь-ма-до-во-лен!
Ни на лестнице, ни на площадке не было никакого трупа.
А мои хрустали в полном комплекте подмигнули мне отблесками зари, меда и морских глубин.
Ничто не сдвинулось с места в моем маленьком доме. Не было даже следа ботинка, испачканного кровью и мозгами.
Ох! Ох! Ох!
Но моя шляпа пробита пулей.
В револьвере не хватает двух патронов.
А на моей шее остались следы пальцев — хрупких, длинных, чудовищно длинных, пальцев!
Боже!
Теперь я испрашиваю совета у виски, и оно возвращает мне толику прозрения.
Я ошибся улицей, дверью, ключ может открыть тысячу и один замок… а сколько улиц походят одна на другую.
В каком-то неизвестном мне квартале Лондона, на какой-то неведомой мне улице, в безвестном доме я убил людей, которых никогда не видел и о которых никогда ничего не узнаю.
— Официант, виски!
Маленькая любимая женщина в облаке аромата вербены
Конечно, можно было бы посочувствовать в их несчастье…
И было у Хильдесхайма и Бобби Мооса намерение совершить преступление. Но тройное солнце ламп, разъяренный взгляд Кавендиша, хозяина бара, злая ночь, следящая через окна за горячим золотом виски, превратили их в трусов.
И будучи трусами, они скалились в улыбке, наблюдая за сворой гуляк в смокингах и белоснежных манишках.
Жалкие, бледные мужчины с опухшими лицами, которые пахли французскими духами и страдали от кариеса. Но сопровождавшие их женщины были прекрасны — белая роскошь их обнаженных плечи и рук сладострастно выглядывала из вызывающе богатых мехов.