Подхваченная ужасной бурей в тридцати милях от Ингрэма в верхнем течении речки Хулмар, где морские суда большого тоннажа могут спокойно входить в глубокие воды, она была унесена из открытого моря мощной волной. И теперь судно застыло посреди болота, киль его завяз в иле. Судно уже не могло выбраться на водные просторы.
Но Дэвид Стоун пел от радости.
— Корабль пришел с моря! Она… Она… О, Иисус, я не зря молил о спасении, о великом чуде!
Он шел по илистому дну, которое пыталось засосать его. Вода уже накрыла его плечи; он глотнул ледяную воду; в глазах его потемнело.
— Я счастлив, — прошептал он, — я счастлив!
Шхуна была в тридцати шагах. Люди на борту увидели их.
Внезапно дно ушло из-под ног спасителя, и над их головами сомкнулись черные воды.
Мощные руки подхватили певицу.
Дэвид Стоун на поверхность не выплыл.
* * *
— А где мужчина, который вас нес? — спросили моряки.
— Мужчина? — пробормотала молодая женщина. — Мужчина?
— Он погиб! — опечалились моряки.
— Мужчина? — умирающим голосом промолвила она. — Я не знаю. Значит, меня нес мужчина? Я даже не видела его лица.
— Твоя бабка была знатной ведьмой, Натансон! — воскликнул Бильсен. — Стоит мне вспомнить о ней, как у меня подкатывает к сердцу тошнота!
— Знатная! — согласился еврей, словно воспели хвалу его предкам.
— Вот уже четверть часа эта маленькая миллионноногая пакость не спускает с нас глаз, — проворчал Шлехтвег, третий студент.
А когда Бильсен и Натансон расхохотались, он извинился: — Я говорил не о бабке Селига, а об этой проклятой сколопендре.
Переулок, в котором размещалась мрачная комнатка, был настолько узок, что с помощью трости можно было разбить окна дома напротив.
В скупом свете второй половины октябрьского дня студенты наблюдали за гигантской сколопендрой, медленно ползущей по фасаду черного дома напротив.
— Моя бабка говорила, что трижды семь часов после смерти душа покойника отлетает в виде отвратительных животных и совершает разведывательный облет дома. И в это время она особенно опасна. Прошел ровно двадцать один час с момента смерти девицы Стурмфедер.
— Погань удивительно велика, — прошептал Бильсен. — Кстати, у нас не осталось ледяного кюммеля?
Бутылка была полной, и они щедро наполнили кружки из черного фаянса.
— Почему эта тысяченожка то и дело напоминает мне о Стурмфедер? — задумчиво продолжил Бильсен.
— Намеки, — сказал Шлехтвег.
— Нет, — возразил Натансон.
Внезапно комната погрузилась в тишину. Тишина была столь тяжелой, что им показалось, как дым из их трубок прижался к кружкам.
Потом начался ливень, капли стучали по стеклам с монотонным шумом, словно работала швейная машинка.