Я читал, что на некоторых береговых станциях в море погружают микрофоны, чтобы слушать подводные шумы. Я не удивлюсь, если такие же запустят для прослушивания бурного неба.
Снукс занимался прослушкой и едва не сошел с ума, буквально скатившись с холма, вопя от страха и выкрикивая несусветные вещи… В день, когда я встретился со Снуксом, я решил что три или четыре порции виски помогут разговорить его…
Ибо я ничего или почти ничего не знаю. Когда я надел наушник, я услышал крик, жалобный стон, что-то не от мира сего; потом в небе вспыхнуло сильное пламя, и веревка, которая держала моего воздушного змея, рухнула, свернувшись, словно мертвая змея…
Но это я расскажу в другой раз, как говорят милые старушки, удивляясь каждый божий вечер, что еще не настал конец их бедной жизни.
В этот вечер, как и во многие другие вечера, подобные вечеру злокозненного привидения, я пил виски в своей пустой комнате.
Моим большим другом было только пламя очага. Чтобы доставить мне удовольствие, оно рисовало на стене тысячи разных безумных и иногда непотребных вещей. Изредка я смеялся, увидев Кэвенлиша со слоновьим хоботом; а вид Моисея Скапюлера, ростовщика из Сохо, рогатого, когтистого и заросшего волосом, как сам Старина Ник, был мне приятен.
И вдруг что-то начало царапать стекло.
Ночью был сильный ветер, но я знаю, как шуршит гибкая лиана дождя, дотрагиваясь до окна, как бьет кулак урагана, как касается стекла испуганное крыло ночной птицы. Я узнал в окне руку мужчины. Мое сердце замерло, а очаг почти угас.
Ибо, из всех враждебных вещей — ледяного дождя, погромщика-урагана и ночных зверей, наводящих порчу, — человек есть самое зловредное существо.
Окно распахнулось, и появилась рука.
Рука держала нож: небольшой, но заостренный, как клык; огонь привлек его внимание, и лезвие ярко вспыхнуло.
Я не смотрел на оружие, я смотрел на руку. Она была ладно скроена, несмотря на дождь, грязь и воду из водосточных труб, о которые она опиралась. Мне доводилось видеть бег таких рук по белым листам, чтобы записать на них что-то милое или серьезное.
— Эта рука, — провозгласило мое сердце, — печальная рука. Гляньте на бледные вены. — Что-то заиграло в моем сердце. — Плохая кровь, плохое питание; в ней течет кровь публичных супов и жалких подачек. Гляньте на ногти, как они блестели, когда были накрашены; весь спектр отчаяния отражен в потускневшей коже; в них ощущается гибель розовых жемчужин далеких островов. Когда-то они блистали, ложась на королевские плечи, а теперь мертвы, мертвы, мертвы, как зубки больного ребенка. И эта рука дрожит от холода, голода, боли.