— Твоя правда, — подтвердило пламя, покинув нож и осветив дрожащую руку.
Что-то взыграло в моем сердце. Послышались звуки. Они доносились издалека, из дали моего позабытого прошлого, и их принесло каким-то таинственным и божественным путем.
Я поставил полный стакан виски перед этой бедной рукой; она замешкалась, потом схватила его.
На минуту воцарилась тишина, потом что-то звонкое упало на улице, но я не знал, стакан это или нож.
Рука вновь появилась, но уже без ножа и, казалось, она что-то ищет…
Багровый огонь осветил мою руку, неподвижно лежавшую на столе.
Я понял.
Я схватил бедную руку, пришедшую из ночи, и крепко пожал ее.
Когда она исчезла, несмотря на ветер и дождь, я услышал на улице чей-то плач.
— Хильдесхайм!
— Бобби Моос?..
— Якорные тросы порваны. Какая же у нас скорость!.. Всюду так черно, как в душе ростовщика… Какая погода, бой! Никогда не видел ничего подобного. Эй, там! Там!
Банг! Бинг! Трах! Трах-бинг!
— Черт подери, что это?
— Вода, ветер… Наше корыто набирает воду!
— Смотри, белая линия прямо по курсу посреди неба.
— Это — море, Бобби…
— Море! Но тогда…
— Нам п… Скурвились, как сказали бы приличные люди. — Я прыгну за борт… Буду плыть…
— Умрешь через полчаса.
— Хильдесхайм, значит, мы?..
— Умрем? Конечно, бой… У тебя есть бутылка виски в кармане? Давай… Не разбей. Виски стоит молитвы перед последним прыжком.
— Возьми… Я не вижу твоей руки. Так темно, черным-черно. А, поймал… Держи… Оставь мне…
— Отлично… Прекрасно… То, о чем буду сожалеть, так это о виски.
— Ты думаешь, всё так серьезно…
Бум! Трах! Трах-трах!
— Это волна, Бобби, маленькая… Еще сомневаешься?..
— Я весь вымок… Какой ужас! Чуть-чуть виски, чтобы набраться храбрости…
— Экономь. Судно выдержит еще с полчаса…
— Полчаса! Слушай, Хильдесхайм, дружище, не смейся… я хотел бы… помолиться.
— Хорошо!
Бум! Бум! Бум!
— Какой ураган, Матерь Божия!.. Скажи, ты знаешь какую-либо молитву?
— Нет.
— Ну, хоть самую маленькую… Кусочек…
— Послушай… Повторяй: Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
— Во имя Отца, и Сына и Святого Духа. Этого мало. Подумай, Хильдесхайм. Мне туда не хочется…
— Туда…
— Если Бог есть, то пусть скажет: «Бобби Моос, вот уже тридцать лет ты стараешься не знать меня. Я тебя не приму, наступила твоя очередь…»
— Возможно, Бобби, я не знаю больше ни одной молитвы. Таким бедолагам, как мы, молитвы не нужны. Наша нищета искупает все наши прегрешения.
— Ты так думаешь, Хильдесхайм?
— Я думаю, что будет достаточно вежливо сказать доброму боженьке: «Ваше Святейшество, это я — Бобби Моос. Я всегда был бедняком. И даже не помню своих родителей, братьев, сестер, а если они были, то били меня и презирали… Женщины не хотели меня, потому что я уродлив…»