Гумпельмейер, ювелир, глядел на затянутое тучами небо, на жирную мостовую, на мертвые лоснящиеся фасады. Он осторожно высунул руку в проем двери и тут же отдернул обратно от укуса ледяного дождя, жгучего как кислота.
И решил, что нет никакого смысла держать магазин открытым и ярко освещенным, когда на улице стоит такая непогода; он потерял надежду увидеть принаряженную барышню в сопровождении мужчины в добротном шерстяном костюме, который расплатится свернутыми в трубочку банкнотами, пахнущими табаком и рассолом. Он уже не рассчитывал, что у дверей замрет такси, откуда разряженная потаскуха извлечет клиента, отупевшего от спиртного и ласк; не надеялся и на приход очкарика, который извлечет из тайного кармана своего изъеденного молью пиджака королевские драгоценности и продаст их очень и очень дешево!
Повернув несколько выключателей, ювелир превратил сверкающую феерию магазина в темную пещеру с мерцающим зеленым треугольником переносного фонаря и прозрачными витринами, где поблескивали камни и золото.
Гумпельмейер, стоя на пороге магазина, вдохнул несколько глотков ночного воздуха, пропитанного гнилью, как корка хлеба в ручье, сделал шаг назад и схватился за рычаг, чтобы опустить стальные ставни, предохранявшие его сокровища от невероятной нищеты улицы.
И в этот момент перед ним невесть откуда возникла человеческая фигура.
Гумпельмейер различил только тень, но ясно увидел протянутую к нему руку.
Был ли это жест угрозы или мольбы?
Торговец не мог этого сказать; он не любил ни того, ни другого.
Он ненавидел нищих, боялся воров, и прохрипел в ярости и страхе:
— Убирайтесь!.. Оставьте меня в покое…
Но рука продолжала тянуться к нему, и Гумпельмейер видел только ее…
— Я просил вас уйти!..
И в то же мгновение гневно дернулся — его движение вызвало катастрофу. Он всем весом упал на рычаг.
Раздался ужасающий грохот падающего железа и жалобный стон за закрытыми ставнями, эхом прокатившийся по гулкому дому.
Гумпельмейер увидел на коврике ужасную вещь — обрубленную кисть, из которой вытекло немного крови.
Он не знал, сколько времени созерцал этот жуткий кусочек плоти.
Ему казалось, что он видит сон, пронизанный криками, стонами, проклятиями, катящимися по улице, рождающимися в горячих багровых разрезах ужасных ран.
Он понимал, что все рождено его воображением, поскольку по ту сторону ставен царила глухая ночная тишина.
Далекие куранты пробили поздний час. Вначале вразнобой, потом в унисон донеслись голоса времени из уголка, где стояли разнообразные часы — старинные каминные, с боем, из Фландрии, величественные напольные, кукушки, точеные ходики. Им вдруг надоело отмеривать золотые и серебряные шажки времени в полной тишине, и они разом застонали, кусая ночное безмолвие тонкими металлическими зубками.