Он такой в кого?
В меня, наверно. Папа у нас более мягкий, дипломатичный, спокойный, а у меня всегда было энергии через край. Когда я вышла на пенсию и перестала преподавать, директор техникума заметила, что стало тихо. (Смеется.)
Мне рассказывали, что в 1999 году, во время первой предвыборной кампании Михаила Юревича, когда по городу распространялось неимоверное количество черного пиара с придуманными историями из его жизни, вы сама встали у проходной ЧТЗ и лично раздавали рабочим листовки в поддержку сына. Этот случай меня поразил.
Да. Так и было. Я говорила: это мой сын. И все, что здесь написано, — правда.
Почему вы не пытались остановить его, а наоборот, помогали и поддерживали?
А его невозможно остановить. Он же взрослый мужчина. Если он что-то придумал, он идет вперед, к победе и никогда не дает задний ход. Может, я и могу еще что-то сказать на этапе принятия решения, когда он со мной советуется, а когда решение им принято, то я должна только поддерживать. Или уж вносить какие-то незначительные корректировки. (Улыбается.) Например: не морщи лоб, когда тебя показывают по телевизору, ты сразу становишься похожим на старикашку из сериалов.
Как давно вы поняли, что ваш сын — одаренный человек?
Давно. Помню, когда он в десятом классе прочитал «Тихий Дон» Шолохова и разложил его мне по полочкам так, как я даже в сорок лет не умела, я поняла, что Миша очень неординарный человек. «Ты посмотри, мама, это же ужасно», говорил он мне, — когда русские воюют против русских и убивают друг друга, это ужасно, что они друг друга не понимают — ведь и белые, и красные говорят верные слова, одни за царя и за Россию, другие за идею и за Россию. Но ведь и те, и другие хотят добра России».
Вы помните, как вас выписывали из роддома?
(Улыбается.) Я помню абсолютно все с момента Мишиного рождения. Помню момент ошеломительного счастья от того, что у меня родился мальчик. Почему-то я всегда мечтала, чтобы у меня был сын. Он родился в роддоме на Тимирязева, в четыре часа утра, с длинными темными волосиками. Когда приносили кормить, я гладила его по голове и укладывала волосики на прямой пробор. Медсестры спрашивали: «А чей этот, с прической?» В день выписки шел снег, приехал муж, ему вручили «сверток», мы спускаемся по ступенькам роддома, и Валера меня спрашивает: «А в этом одеяльце вообще кто-то есть? Почему он такой легкий?» Я говорю: «Так он же маленький». (Смеется.) Кстати, когда Мише было десять месяцев, одиннадцать, годик, муж уже начал говорить, что он тяжелый. А для меня он всегда был легкий, даже в пуховом одеяле. Помню, идем в гости к бабушке, она в двух кварталах от нас жила, а я несу его сама, даже мужу не отдаю. Уже взмокну вся, а все равно несу на руках.