— Философ ты, как я посмотрю. А себя кем видишь?
— Моряком в отпуске. Еду я по всей стране, как раньше, от Керчи до Магадана, от Кушки до Кандалакши. Эх, ты — матушка! Да, голубушка! Да, родная сторона, сердцу любушка… Доля ты, моряцкая, жизня — корабельная! От родной мне стороны — сторона отдельная…
— Молодец. Молодец — тралец.
— Тралмастер, капитан. Тралмастер.
— А спой-ка, тралец, которая про облако с богом. Помнишь?
— Мелодии захотел? Для тебя, капитан, вспомню.
Бог мой — на облаке белом распят.
Бабья любовь — целовала раз пять.
Любовь умоляла — не болеть и жить,
И рано по мне панихиду служить.
Я руки раскрылю — навстречу судьбе,
И в колокол — сам позвоню по себе,
Я так закричу, словно осиротел,
Чтоб слышала ты, как я песню запел.
Светает. Над ними летают морские птицы, изредка бросаясь в утреннюю воду и выдергивая из моря трепещущих рыб.
Ты хлебные крошки бросаешь в птиц,
А это ведь я между белых орлиц,
Ты ласковым словом окликни меня
В закатной сирени вчерашнего дня.
Ты молишь пред богом словами любви,
Чтоб жизни моей молодой не сгубил,
А счастье не в том, что остался живой,
А в том, что к тебе преклонюсь головой.
Спящий в третьей клетке шевельнулся, протягивая вверх руку, словно хотел помочь себе встать, но не смог, только поднял голову и огляделся.
Вернусь я, вернусь на любимую Русь,
Где степью ковыльной качается грусть,
Где ты одиноко плетёшь из цветов
Венок для моих недосказанных слов.
Я руки раскрылю навстречу судьбе,
И в колокол — сам позвоню по себе,
Я сам закричу, словно осиротел,
Чтоб слышала ты, что я песню запел.
Новенький в соседней клетке застонал и заворочался. Но старожилы в клетках, каждый из своей, отреагировали в голос:
— Земеля! Очнулся, земеля?
— Не буди его, Витя. Видишь, помяли парня.
— Погоди, капитан. Хватит ему слабеть. Морской разговор и геморрой лечит. И нам со свежим человеком поговорить не терпится. Может, он мне земляк. Я его за русский мат целовать сегодня рад. Сосед, очнись! Земеля!
— Где я? — казалось, он плохо видит и не понимает окружения.
— Там же, где и мы — африканский берег, русская тюрьма, каюта отдельная, с видом на море, белая луна и вентиляция морским бризом — все натуральное.
— Опять тюрьма.
— Был здесь разве? Что-то тебя не помню.
— Нет. Я на берегу сидел. В яме. Почти год.
— Бежал?
— Два раза.
— Что же ты так неудачно?
— Меня бить учили. Убегать — не учили.
— Посмотрите, капитан, на этого придурка. Ему, видите ли, бегать западло. Гордый. Да я — на Родину — на коленях ползти буду. И тебя, лентяя, заставлю. Понял? Оплачено.
— А зачем шумишь? Бегать и шуметь — не совместимо. И не оплачено, как ты намекаешь, деньгами. А оплакано. Слезами. Мамой твоей. Женой. Дождиком с родины. Так вот, земляк. Арифметика дальних плаваний. — Новенький открыл глаза и потянулся в клетке.