Глава 6. Актеры в клетках: капитан, Витя и Гром
Слышатся голоса, стук вёсел и частые шаги босых ног по палубе.
Капитан встрепенулся и открыл глаза:
— Что за шум? Кого-то привезли с берега?
Витя ответил не сразу:
— Похоже на то. Точно. Сюда несут. В сетке, как рыбу усталую.
Несколько человек несут пленного, кладут на палубу и раскручивают тело, освобождая из сети. Освободили. Он не шевелится, лежит весь мягкий, будто бескостный, как кукла. Укладывают его в клетку, сидя, сгибая ему ноги в коленях и прижимая к телу. Голова при этом остаётся лежать на коленях. Клетку закрыли и ушли, не оглядываясь. Стало тихо.
Дальше действие разворачивается, как в театре, на сцене. Вместо зала и зрителей — луна, лампа, и опять чайка, как чья-то морская душа в ночном небе. Глаза её — как две любопытные телекамеры, всё видят. Актеры — Витя, капитан и новенький — каждый в своей клетке.
Витя выгнулся сквозь решётку шлангом, и голос его плесканул, как струя воды в темноту:
— Сосед! Очнись! Ты живой!?
— Пусть поспит. Не тревожь. — Капитан и сам лежал, откинувшись.
— Я по рыбе знаю. Хорошая рыба, акулу возьми или тунца, лежит на палубе мертвой, а плесни водой — оживёт мигом.
— Ты к чему это, Витя? Чем плеснуть?
— Так я его словом окроплю сейчас, он по-морскому поймёт и жить захочет. Новенький! А, новенький? Новенький! Едрит твою фень, камбала набекрень… Покажи голос!
— …Строп твою душу бога и три богородицы…
— Земляк! Землячок, родненький! Акула тебе между ног… Шевелись, шевелись, водоплавающий…
Но новенький впал в беспамятство и умолк.
— Дышит, капитан?
— Вроде.
— Вроде в народе, бузина на огороде. Кто из нас слепой? У кого слух лучше работать должен. Ну! Ну, прислушайся, капитан.
— Дышит. Сопит аж. Видно, краем сознанья услышал, что мы рядом. Своих в нас почувствовал. Вот и успокоился. Пусть поспит.
— Пусть. И нам на душе веселей. Все-таки, больше нас стало. Прирастаем. Вот он поспит, проснётся и столько нам новостей выложит. И про то, что на Родине. И про то, что и сам я давно знаю.
— Это про что же, позволь спросить, такое ты знаешь, чего я не знаю. Скрываешь что-то? Что, спрашиваю?
— Я и сам ещё, батя, не знаю. Чувствую только. Душой. Что на Родине нашей всё стало путём. Перестройка кончилась. Союз наш опять вместе. Обоих наших лидеров, и непьющего и недопитого, судили народным судом и наказали таким лекарством, чтобы каяться им хотелось, а сказать они не могли.
— Как это?
— А все им, горбатому с пляшущим, рубанули по-русски, фольклором заборным. И пустили их на все четыре стороны. Пусть идут по стране и видят. И Крым. И Севастополь. И Кавказ в слезах. И Сибирь в образах. Идут они, видят всё, слышат, а прощенья у людей попросить не могут, языки, будто к нёбу прилипли. И станет им стыдно. И собака на них не залает, а бабушка со слезой в спину их перекрестит. А бог не примет.